Толоконные лбы
Запись от Кирилл Сызранский размещена 06.09.2011 в 13:32
Толоконные лбы
Один хороший православный канал давеча спросил меня: чем я объясняю взрыв антицерковных настроений в обществе? Проще всего было бы в лучших национальных традициях ответить вопросом: а не удивляет ли вас, что этот взрыв случился только сейчас, и в подозрительно мягких формах? Только трусостью, фатализмом, зыбким болотом в душах можно объяснить тот факт, что россияне все еще ходят в церковь и уважительно отзываются иногда об иерархах.
Вера в России по большей части языческая, исчерпывающе описанная Фрейзером в «Золотой ветви» или Фрейдом в «Тотеме и табу»; вера, больше похожая на синдром навязчивых состояний. Зыбкость эта связана с тем, что ничто в России не получается по заслугам, ничто не дается по труду (которого чаще всего нет: у нас отобрали его осмысленность, да и сам труд, и поиск мотивировок остался нашим личным делом). Страна, в которой все, от карьеры до здоровья, есть дело случая, страна, в которой ни за что нельзя уважать себя, — есть по определению страна трусливого магизма, где нет связи между причинами и следствиями, а есть робкое предположение, что три плевка через левое плечо еще немного продлят наше прозябание. Этот примитивный магизм подробно описан у Пелевина в «Числах» и у Петрушевской в «Номере один», и я не вижу смысла разоблачать его еще раз. Только этой робостью и пещерным суеверием можно объяснить тот факт, что среднестатистический россиянин боится церкви, чтит ее и ходит туда по праздникам, а заодно опасается сказать правду о подавляющем большинстве священнослужителей.
Правда же эта заключается в том, что церковь в сегодняшней России — предсказуемая и ревностная союзница всего наиболее темного и косного; что церковь — тень государства, и в этой тени его художествам особенно вольготно; что современное российское богословие, по крайней мере официальное, безнадежно отстало от времени и от реальных нужд паствы. Ответом на это церковное самоустранение от действительности стал расцвет бесчисленных сект, от сатанизма до всяческих синтонов и лайфспрингов. Еще один ответ — плоский, упрямый и самодовольный позитивизм интеллигенции, в особенности либеральной: современное российское православие так скомпрометировало в ее глазах само понятие веры, что мировоззрение этой интеллигенции недалеко ушло от ленинского определения всякого боженьки как гнуснейшей лжи; впрочем, интеллигентские секты, группирующиеся вокруг «продвинутых» батюшек, еще отвратительнее, поскольку доминирующая их черта — беззастенчивое самоуважение, хлещущее из глаз самодовольство. Простите меня все, но это очень видно.
Церковь не должна и не может расстаться с ролью одного из главных общественных институтов: она необходима хотя бы потому, что выглядит единственной реальной альтернативой секте, тому духовному подполью, в которое рано или поздно скатывается любой мыслящий одиночка. Церковь, именно официальная, никем не утесняемая и не запрещаемая, выводит на свет те темные желания, догадки и страхи, которые в противном случае утащат неофита в полноценное безумие, в фанатизм или самоедство. Но должна ли эта официальная церковь сотрудничать с государством — вопрос, на мой взгляд, однозначно устаревший: не может, не должна, это для нее катастрофично. У русской церкви есть сегодня уникальный шанс резко повысить свою роль в жизни общества: она может сыграть роль того духовного ориентира, нехватка которого так остро ощущается по всей России. Но для этого ей надо бы — для начала — вспомнить опыт католичества в социалистической Польше. Я не зову церковь в оппозицию, Боже упаси. Но она по определению имеет дело со смыслами, а именно смыслов сейчас страшная нехватка.
Я не знаю, как именно церкви следовало бы действовать: пока опыт религиозных программ на телевидении неутешителен, публичные лекции умеет читать один Андрей Кураев, с катехизацией дело обстоит из рук вон, статус школьного курса «Основы православной культуры» по-прежнему не определился, достойного учебника нет. Пламенная, азартная, яростная сущность христианства непонятна большинству, боюсь, и в самой РПЦ — то христианство, о котором написаны «Мысли врасплох» Синявского и «Доктор Живаго», та «сигнальная острота христианства», о которой говорит Пастернак в «Повести», остаются достоянием немногих, и голос этих немногих мало кому слышен. Это беда наша, что церковь становится мишенью для шуточек, но почти никем не оспаривается и не критикуется всерьез; переписка Хабермаса с Бенедиктом XVI в наших условиях непредставима, серьезные социологи с не менее серьезными теологами могли бы вести увлекательнейшие дискуссии, но, боюсь, достойного борца не выставить сегодня ни той, ни другой стороне. Впрочем, по нынешним временам любая публичная полемика скатывается к личным выпадам и поиску компромата — навык дискуссии стремительно утрачивается там, где она не востребована или попросту запрещена. То, что антиклерикализма в России еще, по сути, нет, — очень плохой знак для церкви: это говорит лишь о том, что она по большому счету безразлична огромному большинству современников.
Примитивный атеизм — не самая грозная опасность: атеисты наглядно опровергают собственное учение собственными же биографиями, сходя под старость с ума либо впадая в самые что ни на есть пещерные заблуждения. Красноречив пример известного публициста Александра Никонова, регулярно изрыгающего кощунства в адрес православия и горячо приверженного технологиям пикапа в синтоновском и николай-козловском варианте. Куда хуже болото полуверы, суеверия магического образца, лишенные намека на философские или нравственные начала. С этой проблемой не справиться повторением заклинаний, угрозами, разговорами о необходимости смирения и т. д.: истинная вера возможна там, где бодрствует разум. Поскольку сон разума и есть нынешнее состояние почти всей России, именно у церкви есть шанс разрушить это сонное царство; но она, кажется, к этому совершенно не готова, как и в десятые годы прошлого века, когда любые попытки обновления православия, все эти вольные философские ассоциации и религиозно-философские собрания сопровождались протестами, а то и проклятиями церковников. Им куда больше нравился Иоанн Кронштадтский, чья полемика, скажем, с Толстым поражает именно громовой демагогией и отсутствием внятной аргументации.
Было бы очень недурно — да что там, просто отлично, — если бы церковь выступила против принудительного единомыслия, против засилья квазикультуры, против государственной фальши, пронизывающей все и вся; но ее общественная активность пока ограничивается заявлениями г-на Чаплина о продуктивности использования скинов для охраны общественного порядка. Еще церкви очень нравится благословлять байкеров. Еще ей нравится физкультура и здоровый образ жизни. Идеал православного в представлении российских иерархов — нечто среднее между геополитически озабоченным байкером и уверенно впадающей в маразм кроткой старухой, в ответ на любую государственную (или соседскую) глупость приговаривающей только, как в чеховском «На святках»: «Дай Бог здоровья».
Истинные проблемы нашего современника глубоко чужды церкви, ее интеллектуальный уровень катастрофичен, ее участие в жизни общества минимально — и почти всегда пагубно; все пороки свои официальное православие ревностно сберегло, все достоинства утратило, и надежды на энергичного, сравнительно молодого патриарха Кирилла развеялись в первый же год его служения: он энергично и самоуверенно продолжает то же самое, так что церковный застой при нем приобрел радужные, какие-то вовсе уж абсурдные обертона. Разумеется, церковь не может быть намного лучше общества: в конце концов, она его часть. Но с Богом она все же соотносится более непосредственно и прямо, нежели с обществом, и потому оправдать ее уровнем всей современной России — более чем плачевным, надо признать, — никак не получится. У нее другой исток и другие ориентиры. Если она о них не вспомнит, первый же социальный катаклизм приведет к реальному, а не мнимому антиклерикализму. Как это было в России, помнят все, и повторения наверняка не хотели бы даже те, кто называет себя воинствующим атеистом.
Что до идеального образа священнослужителя, его искать не надо, его дал нам Чехов в «Дуэли», где молодой безымянный Дьякон — единственная серьезная альтернатива и вечному страдальцу, пустейшему Лаевскому, и самовлюбленному позитивисту с комплексами сверхчеловека фон Корену. Этот любимый чеховский образ — живой ответ на вопрос «Как надо?». Но покажите мне в России священника, который бы эту повесть регулярно перечитывал, а то и вообще читал.
Отюда.
Один хороший православный канал давеча спросил меня: чем я объясняю взрыв антицерковных настроений в обществе? Проще всего было бы в лучших национальных традициях ответить вопросом: а не удивляет ли вас, что этот взрыв случился только сейчас, и в подозрительно мягких формах? Только трусостью, фатализмом, зыбким болотом в душах можно объяснить тот факт, что россияне все еще ходят в церковь и уважительно отзываются иногда об иерархах.
Вера в России по большей части языческая, исчерпывающе описанная Фрейзером в «Золотой ветви» или Фрейдом в «Тотеме и табу»; вера, больше похожая на синдром навязчивых состояний. Зыбкость эта связана с тем, что ничто в России не получается по заслугам, ничто не дается по труду (которого чаще всего нет: у нас отобрали его осмысленность, да и сам труд, и поиск мотивировок остался нашим личным делом). Страна, в которой все, от карьеры до здоровья, есть дело случая, страна, в которой ни за что нельзя уважать себя, — есть по определению страна трусливого магизма, где нет связи между причинами и следствиями, а есть робкое предположение, что три плевка через левое плечо еще немного продлят наше прозябание. Этот примитивный магизм подробно описан у Пелевина в «Числах» и у Петрушевской в «Номере один», и я не вижу смысла разоблачать его еще раз. Только этой робостью и пещерным суеверием можно объяснить тот факт, что среднестатистический россиянин боится церкви, чтит ее и ходит туда по праздникам, а заодно опасается сказать правду о подавляющем большинстве священнослужителей.
Правда же эта заключается в том, что церковь в сегодняшней России — предсказуемая и ревностная союзница всего наиболее темного и косного; что церковь — тень государства, и в этой тени его художествам особенно вольготно; что современное российское богословие, по крайней мере официальное, безнадежно отстало от времени и от реальных нужд паствы. Ответом на это церковное самоустранение от действительности стал расцвет бесчисленных сект, от сатанизма до всяческих синтонов и лайфспрингов. Еще один ответ — плоский, упрямый и самодовольный позитивизм интеллигенции, в особенности либеральной: современное российское православие так скомпрометировало в ее глазах само понятие веры, что мировоззрение этой интеллигенции недалеко ушло от ленинского определения всякого боженьки как гнуснейшей лжи; впрочем, интеллигентские секты, группирующиеся вокруг «продвинутых» батюшек, еще отвратительнее, поскольку доминирующая их черта — беззастенчивое самоуважение, хлещущее из глаз самодовольство. Простите меня все, но это очень видно.
Церковь не должна и не может расстаться с ролью одного из главных общественных институтов: она необходима хотя бы потому, что выглядит единственной реальной альтернативой секте, тому духовному подполью, в которое рано или поздно скатывается любой мыслящий одиночка. Церковь, именно официальная, никем не утесняемая и не запрещаемая, выводит на свет те темные желания, догадки и страхи, которые в противном случае утащат неофита в полноценное безумие, в фанатизм или самоедство. Но должна ли эта официальная церковь сотрудничать с государством — вопрос, на мой взгляд, однозначно устаревший: не может, не должна, это для нее катастрофично. У русской церкви есть сегодня уникальный шанс резко повысить свою роль в жизни общества: она может сыграть роль того духовного ориентира, нехватка которого так остро ощущается по всей России. Но для этого ей надо бы — для начала — вспомнить опыт католичества в социалистической Польше. Я не зову церковь в оппозицию, Боже упаси. Но она по определению имеет дело со смыслами, а именно смыслов сейчас страшная нехватка.
Я не знаю, как именно церкви следовало бы действовать: пока опыт религиозных программ на телевидении неутешителен, публичные лекции умеет читать один Андрей Кураев, с катехизацией дело обстоит из рук вон, статус школьного курса «Основы православной культуры» по-прежнему не определился, достойного учебника нет. Пламенная, азартная, яростная сущность христианства непонятна большинству, боюсь, и в самой РПЦ — то христианство, о котором написаны «Мысли врасплох» Синявского и «Доктор Живаго», та «сигнальная острота христианства», о которой говорит Пастернак в «Повести», остаются достоянием немногих, и голос этих немногих мало кому слышен. Это беда наша, что церковь становится мишенью для шуточек, но почти никем не оспаривается и не критикуется всерьез; переписка Хабермаса с Бенедиктом XVI в наших условиях непредставима, серьезные социологи с не менее серьезными теологами могли бы вести увлекательнейшие дискуссии, но, боюсь, достойного борца не выставить сегодня ни той, ни другой стороне. Впрочем, по нынешним временам любая публичная полемика скатывается к личным выпадам и поиску компромата — навык дискуссии стремительно утрачивается там, где она не востребована или попросту запрещена. То, что антиклерикализма в России еще, по сути, нет, — очень плохой знак для церкви: это говорит лишь о том, что она по большому счету безразлична огромному большинству современников.
Примитивный атеизм — не самая грозная опасность: атеисты наглядно опровергают собственное учение собственными же биографиями, сходя под старость с ума либо впадая в самые что ни на есть пещерные заблуждения. Красноречив пример известного публициста Александра Никонова, регулярно изрыгающего кощунства в адрес православия и горячо приверженного технологиям пикапа в синтоновском и николай-козловском варианте. Куда хуже болото полуверы, суеверия магического образца, лишенные намека на философские или нравственные начала. С этой проблемой не справиться повторением заклинаний, угрозами, разговорами о необходимости смирения и т. д.: истинная вера возможна там, где бодрствует разум. Поскольку сон разума и есть нынешнее состояние почти всей России, именно у церкви есть шанс разрушить это сонное царство; но она, кажется, к этому совершенно не готова, как и в десятые годы прошлого века, когда любые попытки обновления православия, все эти вольные философские ассоциации и религиозно-философские собрания сопровождались протестами, а то и проклятиями церковников. Им куда больше нравился Иоанн Кронштадтский, чья полемика, скажем, с Толстым поражает именно громовой демагогией и отсутствием внятной аргументации.
Было бы очень недурно — да что там, просто отлично, — если бы церковь выступила против принудительного единомыслия, против засилья квазикультуры, против государственной фальши, пронизывающей все и вся; но ее общественная активность пока ограничивается заявлениями г-на Чаплина о продуктивности использования скинов для охраны общественного порядка. Еще церкви очень нравится благословлять байкеров. Еще ей нравится физкультура и здоровый образ жизни. Идеал православного в представлении российских иерархов — нечто среднее между геополитически озабоченным байкером и уверенно впадающей в маразм кроткой старухой, в ответ на любую государственную (или соседскую) глупость приговаривающей только, как в чеховском «На святках»: «Дай Бог здоровья».
Истинные проблемы нашего современника глубоко чужды церкви, ее интеллектуальный уровень катастрофичен, ее участие в жизни общества минимально — и почти всегда пагубно; все пороки свои официальное православие ревностно сберегло, все достоинства утратило, и надежды на энергичного, сравнительно молодого патриарха Кирилла развеялись в первый же год его служения: он энергично и самоуверенно продолжает то же самое, так что церковный застой при нем приобрел радужные, какие-то вовсе уж абсурдные обертона. Разумеется, церковь не может быть намного лучше общества: в конце концов, она его часть. Но с Богом она все же соотносится более непосредственно и прямо, нежели с обществом, и потому оправдать ее уровнем всей современной России — более чем плачевным, надо признать, — никак не получится. У нее другой исток и другие ориентиры. Если она о них не вспомнит, первый же социальный катаклизм приведет к реальному, а не мнимому антиклерикализму. Как это было в России, помнят все, и повторения наверняка не хотели бы даже те, кто называет себя воинствующим атеистом.
Что до идеального образа священнослужителя, его искать не надо, его дал нам Чехов в «Дуэли», где молодой безымянный Дьякон — единственная серьезная альтернатива и вечному страдальцу, пустейшему Лаевскому, и самовлюбленному позитивисту с комплексами сверхчеловека фон Корену. Этот любимый чеховский образ — живой ответ на вопрос «Как надо?». Но покажите мне в России священника, который бы эту повесть регулярно перечитывал, а то и вообще читал.
Отюда.
Цитата:
Дмитрий Быков
19:04 Вчера
Этот текст был уже написан, когда упоминаемый в нем Всеволод Чаплин запретил Ивану Охлобыстину баллотироваться в президенты. Инициативу Охлобыстина я сейчас не обсуждаю, но слова Чаплина о том, что Охлобыстину надо исправлять свое положение в церкви, а не в президенты избираться, достойны упоминания. Особенно трогательно замечание о том, что в шуты священнику идти еще можно, а в президенты — никак. Видимо, президентство еще неприличнее шутовства.
Я искренне не понимаю: он это серьезно — насчет шутов? Это он всех артистов имеет в виду или конкретно о. Иоанна? И наконец — этот человек, 1968 г.р., действительно принадлежит к моему поколению, мог играть со мной в одном дворе или учиться в одном классе?
Не постигаю.
19:04 Вчера
Этот текст был уже написан, когда упоминаемый в нем Всеволод Чаплин запретил Ивану Охлобыстину баллотироваться в президенты. Инициативу Охлобыстина я сейчас не обсуждаю, но слова Чаплина о том, что Охлобыстину надо исправлять свое положение в церкви, а не в президенты избираться, достойны упоминания. Особенно трогательно замечание о том, что в шуты священнику идти еще можно, а в президенты — никак. Видимо, президентство еще неприличнее шутовства.
Я искренне не понимаю: он это серьезно — насчет шутов? Это он всех артистов имеет в виду или конкретно о. Иоанна? И наконец — этот человек, 1968 г.р., действительно принадлежит к моему поколению, мог играть со мной в одном дворе или учиться в одном классе?
Не постигаю.
Всего комментариев 0
