Вернуться   Форум по искусству и инвестициям в искусство > Дневники > Yurko

Рейтинг: 5.00. Голосов: 4.

Не трогайте за «святое»

Запись от Yurko размещена 10.11.2010 в 21:16

Не трогайте за «святое»
Екатерина Щеткина 09.11.2010 Утверждение «мы живем в светском обществе» - пустая формула. Формально воспроизведенные в конституции слова об «отделении церкви от государства» не дают не малейшего представления о том, как именно это «отделение» должно быть реализовано. Моделей светского общества множество и ни одно из них при этом не является в полной мере образцом «отдельности» церкви. Никто не показатель – ни Франция, которая не знает, что делать с паранджами и рождественскими елками, ни Германия с ее налогом на церковь, ни Англия со своей королевой – главой церкви
У всех свои трудности в поисках ответов на «современные вызовы» взаимоотношения церкви и общества. Вопрос совместимости современного искусства и церкви – один из довольно болезненных. На Западе он не стоит слишком остро - во всяком случае, так кажется с этого берега борозды, продавленной «железным занавесом». Возникающие время от времени конфликты поднимают продажи и рейтинги – то Дэн Браун «наехал» на Ватикан, то Мэл Гибсон соврал, что Папа Римский превознес его фильм. Салману Рушди из-за «Сатанинских стихов» пришлось скрываться (радикальные мусульмане – это вам не католики-лефевристы) – зато «лучший букер» и в перспективе, говорят, «нобелевка». Похожая ситуация у Памука. Все это слегка скребет по нервам и заодно напоминает о том, что религия по-прежнему сильно влияет на умы. Но время от времени и там происходят настоящие срывы.

Иная ситуация у нас, в странах, не знавших религиозных войн, но переживших долгий период гонения на церковь и религию в целом - эпоху, сформировавшую специфическое сознание и фобии как внутри церкви, так и снаружи. Дистанция, образовавшаяся в это время между праведными в церкви и целым греховным миром, преодолевается с трудом, встречает как внешнее, так и внутренне сопротивление, сопровождается эксцессами.

Сложность взаимоотношений церкви и искусства – не наше изобретение. В целом, это сложность взаимоотношения церкви и вообще искусства светского. Религия и искусство играют на одном поле – с тех пор, как работа художника перестала быть просто ремеслом и стала «творчеством» (creato), после чего фигура художника постепенно вытесняла, мультиплицировала и профанировала фигуру единого Творца. В свою очередь процессы сакрализации и десакрализации искусства и связанные с этим кризисы подталкивают художников к духовным поискам – в том числе на религиозной ниве. Со своей стороны церковь ищет общий язык с современным человеком, и у нее свои трудности – она нуждается в возрождении, а не только в реставрации.

Говорить с людьми – искусство из искусств. Оно предполагает умение слышать, подбирать нужный тон и интересные темы. Оно предполагает умение отвечать. То есть соответствовать. В этом ракурсе церковь оказывается в сложном положении в принципе, поскольку роль собеседника никогда не была ей присуща – она имеет дело главным образом с теми, кто слушает, находится «в послушании». Общение, диалог ей чужды, в ней нет установки на со-ответствие – ведь она передает Истину, хранит Истину. В традиционных, разумеется, формах (в том числе языковых), ведь смена формы ведет к деформации содержания. И если Западная церковь пережила увлечение публичными диспутами и Реформацию, сделавшую вопрос веры предметом общественным, то Восточная церковь никогда не была склонна выпускать свои споры и сомнения за пределы «духовного цеха», то есть обширного опыта диалога с «миром» не имеет.

Поэтому секуляризация оказалась для церкви вызовом по-своему более сложным, чем прямые гонения. Гонения по-своему укрепляют церковь. Секуляризация же предполагает религиозный плюрализм, оборачивающийся безразличием. Церковь со своим мэссиджем оказывается на общих основаниях в условиях колоссальной информационной плотности, через которую приходится прорываться каждому, кто хочет быть услышан. В этой ситуации проще замкнуться в себе и ждать, когда ищущие Истины придут сами. Но для церкви как общественного института это не вариант – как потому, что миссия церкви – проповедь, так и потому, что сила любого общественного института в его численности. А значит, надо бороться за души. То есть начинать говорить. Говорить понятно, говорить с расчетом на аудиторию – говорить современным языком, как бы рискованно это не казалось.

«Говорить через искусство» - напрашивается само собой. Во-первых, этот метод уже хорошо освоен церковью в прежние времена. Во-вторых, и искусство, и религия работают с интуитивной, иррациональной частью сознания, играют на одном поле. И если искусство – это «путь к сердцу», то почему бы им не воспользоваться? Тем более если искусство – это в большей мере метод, форма, то церковь хранит Истину, т.е. обладает «содержанием».

Однако не все просто с пониманием «религиозного» творчества. То есть можно и просто – как в Средние века, «художник на службе у церкви». Эту «службу» совсем не обязательно понимать плоско – иллюстрирование «Житий» или иконопись. Служба эта заключается, грубо говоря, в продвижении – не обязательно определенного религиозного учения даже, но образа жизни и образа мысли, системы ценностей, которые церковь считает «своими».

«Лобовые» атаки удаются редко. Оказывается, если заменить партбилет в кармане гимнастерки на образок Богоматери, а все прочее – кино и немцев – оставить, как было, ничего путного не получается, потому что агитку косметическими средствами не исправишь. «Православное» и - шире – «христианское» искусство и его место в современной культуре остается темой отдельного разговора.

Современные же художники зачастую предпочитают иное – модерное – понимание места религии и веры в искусстве: в качестве предмета художественной рефлексии. Здесь все сложнее: рефлексия – штука рискованная, завести может куда угодно, вплоть до полного безбожия. Из чего, впрочем, представителям церкви тоже нередко удавалось извлечь пользу – ведь отрицательный результат суть тоже результат. Но это требует больших усилий и хорошего художественного вкуса.

Художники, если у них нет намерения сотворить именно «православный» («антиправославный») или «христианский» («антихристианский»), например, продукт; как правило, имеют дело с «верой» или «религией» вообще, а не с конкретным вероисповеданием. И чаще всего (если нет намерения спровоцировать церковь) собственно с церковными институтами не пересекаются.

Другое дело – церковь, которая не может/не хочет игнорировать арт-интервенции на «свою» территорию. И если церковь по тем или иным причинам «на особом положении» в своей стране или даже в мире, она может попробовать обезопасить себя от необходимости иметь дело с модерной моделью, запатентовать все, что связано с вероисповеданием, шире, с религией, а еще шире – с духовными исканиями вообще. В силу секулярности и либеральности Западная Европа развивает именно модерную модель и твердо стоит на этих позициях. Подтверждение тому – недавнее награждение автора скандальной карикатуры на Пророка Магомета. Мнение радикального ислама, блюдущего свои святыни, также хорошо известно.

К средневековой модели «патента на духовное» также тяготеет Россия, где «государственно-церковная монополия» уже состоялась и церковь взяла на себя роль стража традиции, то есть, задекларировав «курс на модернизацию», на деле из института консервативного постепенно превращается в ультраконсервативный. Здесь взаимоотношения художника и веры как темы его творчества рано или поздно сталкивают его с церковным институтом, у которого есть собственные взгляды на то, что и в каких формах можно и должно делать в сфере «околорелигиозного» художественного творчества.

В Украине также почва для вмешательства церкви в искусство весьма плодородная. Но пока эти вмешательства неорганизованны – максимум какую-нибудь картинку с выставки снимут, если случайно заглянувшему попу не понравится. Но цензура набирает обороты, и представители церквей играют в этом процессе все более заметную роль.

Противоречие усугубляется тем, что при консерватизме и «почвенничестве», лелеемом православной церковью, современное искусство в наших краях всегда ориентировалось именно на западную традицию. Постсоветский художник может даже лепетать что-то о «славянской миссии», «русском духе» и прочих прекрасных вещах, но художественные формы, творческий метод, способы высказывания, технологические решения – все это накрепко привязывает его именно к западной традиции. Поэтому хочет того художник или нет, признает или отрицает – он всегда «западник», поскольку в искусстве содержание находится в слишком большой зависимости от формы.

Поэтому диалог церкви и современного искусства в наших широтах неизбежно перетекает в более широкое русло диалога с западной культурой. Тема весьма болезненная для православия в целом и русского (частично украинского) в особенности. Мифический «Запад», перестав быть политическим жупелом после падения «железного занавеса» (по крайней мере, на какое-то время), культивируется церковью в качестве жупела идейного, морально-этического. Здесь «Запад» - это секуляризм и либерализм со всеми своими видимыми проявлениями, такими как социальная атомизация, стяжательство, половая распущенность, в общем, - не сказано вслух, но между строк - аморальность. Воцерковленный человек, как и общество с «преобладающими религиозными ценностями», не могут быть либеральными. В случае с искусством это может быть прочитано так: искусство не должно быть безнравственным. Никакой вседозволенности, срывания покровов, десакрализаций и прочего эпатажа. Никаких покушений на «святое». Т.е. прямая противоположность тем принципам, которые породили современное искусство – ироничное, ковыряющееся в язвах в надежде на катарсис (или даже без оной), сакрализирующее профанное до полной девальвации самого представления о «святом».

Можно предполагать скорый кризис такого подхода и повсеместно видеть знаки этого кризиса, критиковать художников за «эпатаж ради эпатажа». Но работать с публикой надо прямо сейчас. Особенно учитывая тот факт, что последнее время художники вплотную занялись церковью и религией. Какое-то время они старались держаться от них подальше. Но вышедшее из-под тоталитарного пресса православие стало таким заметным явлением общественной жизни, что неизбежно должно было стать объектом художественной рефлексии. И рано или поздно какая-нибудь рефлексия могла церкви не понравиться.

Любопытно понаблюдать за тем, как Русская православная церковь осваивает область современного искусства – это, видимо, одни из пунктов общей программы введения гуманитарной сферы России под чуткое «духовное руководство».

Точкой отсчета принято называть художественную акцию «Поп-арт» Авдея Тер-Оганьяна, состоявшуюся в 1998 г. Художник был привлечен к суду, после чего эмигрировал и дальнейшие попытки выставить его работы в России вызывали яростные нападки со стороны профессиональных защитников православия. Наиболее ярким выступлением «православных активистов» в защиту своих «религиозных чувств» от художников стал разгром выставки «Осторожно, религия». Церковь заявила о своей «нравственной миссии» в обществе и под этим лозунгом отныне требует блюсти свои правила даже на площадках, ей не принадлежащих.

В связи с этим Марат Гельман даже составил манифест против мракобесия, в котором предупредил о том, что погром выставок – это только первый шаг. Если он окажется успешным, натиск усилится, и жертвами будут не отдельные художники и особо эпатажные выставки, эта практика станет повседневной. Подтверждение его опасений – процесс против «Запретного искусства», выступления против книг Виктора Ерофеева и Владимира Сорокина, преследование «Артхроники» и недавний «курьез» - удаление по требованию «православных зрителей» эротической сцены из фильма «Кто я», «оскорбительной для верующих женщин».

То, что площадки, на которых работают художники, – светские остается проблемой лишь до какого-то момента. Официально церковь не может потребовать запретить ту или иную художественную акцию – не считает нужным выступать в репрессивной роли, например. Зато она может сдержано информировать о том, что выставка, скажем, «оскорбляет чувства христиан» или «является богохульством».

Это становится сигналом для профессиональных защитников православия, с которыми официальная церковь якобы не имеет ничего общего – они просто защищают свои интересы, права и проч. В этом контексте околоцерковные организации выглядят «сознательными элементами гражданского общества», и никого уже не коробит, что «гражданское общество» - такая же часть «западного мифа», как либерализм. Защищая свои «обиженные религиозные чувства» они тем самым утверждают интересы церкви на светских площадках.

Но если это пример негативного решения, то есть и образцы позитивного – своеобразное «приручение» художников. Тот, кто хочет удобно жить в России, теперь вынужден считаться с заметной ролью, которую приняла на себя Русская православная церковь. Нынешнее руководство РПЦ со своими декларациями «модернизации» и воскрешением русского миссионизма пытается сформировать некий мейнстрим «русского духовного возрождения». И в русском современном искусстве появились более-менее удачные (художественно) попытки влиться в этот мейнстрим. Не прямо «православно» - во всяком случае, пока. Но уже определенно «позитивно духовно». Например, еще недавно эпатажник и скандалист Олег Кулик повернулся лицом к «духовному» и «трансцендентному» в акции «Верю», за которую, кстати, получил государственную премию.

Но по-настоящему «показательным выступлением» стала выставка в церкви св. Татианы «Спасайся кто может! Диалог/Двоесловие», призванная продемонстрировать, что церковь вовсе не против современного искусства, но искусство это может и должно быть «правильным». Важность шага в том, что это уже не просто художники собрались на свое площадке порефлексировать над вопросами веры, но собрались в храме РПЦ, т.е. как бы получили некое «официальное разрешение» рефлексировать на эти темы, этакий пропуск от «органа по вопросам веры». Кроме того, казалось, что сделали эту выставку в основном в пику «законченным безбожникам» от «Запретного искусства» (при этом было так много раз повторено, что нет, совсем это с ними не связано, что поверить этому было никак невозможно).

И почему именно в храме - разве у церкви нет менее рискованных площадок? Просто чтобы показать, что в современном искусстве «нет ничего такого», что не может быть допущено в храм? Но это немедленно сказалось на отборе художников и работ. Ведь пришлось и правда отобрать то, в чем «не было ничего такого». И тех художников, которые «ни в чем таком» не были замечены. И всенепременно «ничего эротического». А для того, чтобы все поняли, до чего прогрессивная акция, в предварительных интервью несколько раз рефреном провести опасения, что «явятся какие-нибудь хоругвеносцы и все испортят». Как будто кто-то когда-то появлялся без санкции...

Сам Марат Гельман отметился: «Эта выставка - очень важный прецедент, так как современному искусству и церкви очень непросто взаимодействовать. Мы все боимся, что какой-нибудь идиот сорвет этот непростой диалог». А также добавил, что конфликты часто случаются из-за того, что «мракобесы нападают на художников, прикрываясь церковью». В свою очередь церковники в своих поблажливо-критических замечаниях о тех или иных работах предстали совсем не «мракобесами», а людьми, стоящими на страже своих интересов, которые, по счастливому совпадению, оказались также интересами «здоровой части общества». К которой относятся и художники. Некоторые. Церковные «мракобесы» успешно отделяются от «нормальных представителей церкви». «Правильные» художники – от «неправильных». Разница в том, что художники – народ неорганизованный, а в церкви действует жесткая иерархия, которая не предполагает широкой самодеятельности как для «нормальных», так и для всех прочих.

Однако сводить все к трудностям художника, который теперь обязан считаться с набирающей обороты тенденцией клерикализации духовной жизни - это сильно упрощать ситуацию. Церкви на этом пути тоже не слишком просто. Возможно, «мракобесие» - слишком эмоциональное определение, но оно по сути отражает то, с чем церкви приходится иметь дело внутри себя самой. Можно фантазировать о том, насколько она сама заинтересована в собственных «ручных» мракобесах, протестующих против переписи населения, налоговых номеров, диалога с инославными и – в том же ряду – современного искусства. Но нам хватит и того, что с этим вынуждена считаться иерархия. Люди с психологией «остатка Израилева», воспитанные в традиции церковного изоляционизма, наиболее консервативная часть паствы и, одновременно, – самая преданная ее часть. Не считаться с их взглядами невозможно, поскольку их «протестный потенциал» мобилизуется очень легко – стоит только кому-то из авторитетов (чаще всего, как водится в русской православной традиции, старцев) указать на отход руководства церкви «от истины». А то, с чем невозможно бороться, – надо возглавить. Так и поступает церковное руководство, когда ему это нужно. А найти того, кто первый бросит спичку, - легко.

Но в церкви также понимают, что без активного освоения всех сфер духовной жизни ей не обойтись, если она хочет влиять на души и умы достаточно заметно, стать органической частью общества, воплощением ее лучших, самых здоровых сил, а не чего-то ущербного и полуграмотного. Церковное руководство оказывается в положении гонщика, который на повороте ни скорость сбрасывать не хочет, ни в кювет вылететь – вот и давит на газ и на тормоз одновременно. Вот как в истории с о. Иоанном Охлобыстиным, который с приходом «патриарха-модернизатора» поначалу громко зазвучал в медиа-пространстве, но вскоре был «задвинут по собственному желанию» - временно запрещен в служении то ли за лицедейство в целом, то ли за отдельные роли, не согласующиеся со статусом священнослужителя, то ли за публицистику, то ли за все вместе взятое, «соблазняющее» и ставящее под сомнение честь организации.

Говоря проще, церковь при всей своей «модернизации» вынуждена считаться с «мракобесами». Это не только ее «передовые загоны» и «группы захвата» - это еще и выразители взглядов большой (если не бОльшей) части беззаветно верных прихожан. Любое столкновение с вызовом извне обнажает внутренние проблемы. Вопрос в том, осознают ли владыки церкви необходимость возрождения (или если угодно духовного обновления) внутри самой церкви или им хватит того, что церковь отвоевывает место под солнцем и во властных кабинетах, а в том, что касается обновления, готова удовлетвориться только декларацией «модернизации». От этого зависит, будет ли вестись диалог между церковью и художниками и в какой форме – собственно диалога, сосуществования, или церковь отберет «угодных», которых будет контролировать поэффективнее комиссии по нацморали, а остальных просто постарается вытеснить из профессии или, как Тер-Оганьяна, хотя бы из страны.

Пессимистов, уверенных, что все уж решено и отработано, что церковь уже захватила контроль над культурой, а художники наперегонки побежали вписываться в новый мейнстрим, поспешу успокоить: с искусством так просто не справиться. Тем более, с современным. Оно слишком хорошо научилось манипулировать реальностью. И вот православные интеллектуалы ведут в интернете полемику с либеральными интеллектуалами, рубятся на форумах по поводу «свободы» и «вседозволенности». А правда, если художник – творец, то ему можно все? Всегда или только во время выставки? Везде или только в галерее? А если искусство – это образ жизни, если жизнь художника – это произведение искусства или там перформанс? Значит «все» и «всегда»? Какими бы ни были ответы, все участники обсуждения так или иначе уже втянуты в клуб современного искусства, так или иначе, стали частью этого явления.

Да и в «реале», на самих художественных площадках, которые громят или которым только угрожают – все они становятся участниками акции, растягивая и дополняя, превращая выставку в перформанс. Участие «православных экстремистов» в разгроме выставки «Осторожно, религия», в штурме «Запретного искусства» и т.п. – это участие в художественном перформансе большем, чем сама изначально задуманная художественная акция. Заляпанные экспонаты, колоритные «хоругвеносцы», «Православие или смерть» и даже судебный иск «за оскорбление», «разжигание» и прочие ужасы. А потом вторая серия – в зале суда. Даже без тараканов арт-группы «Война», хотя с ними, конечно, получилось сочнее, что бы там Самодуров не говорил. Просто захватывающее действо. Не ограниченное никакими «площадками». Для современного искусства это весьма органично – быть медиа-явлением.

Но дело в том, что религии это тоже совершенно не чуждо. Просто консервативные по природе своей православные церковники только начинают это осознавать и делать на этом пути робкие и пока не слишком ловкие шаги. В этом плане искусство, ставшее виртуальной формой существования, втягивающей в себя и делающей частью себя всех хоть чуть-чуть причастных, становится даже ближе к религии, чем во времена Джотто и Андрея Рублева.

Религиозная вера – не столько «вера во что-то», т.е. доверие к какой-то информации – что Христос воскрес, например, - сколько переживание этого факта, превращение единицы информации в собственный опыт. Поэтому религия играет на одном поле не с наукой, как убеждали нас в советской школе и до сих пор почему-то думают некоторые атеисты. В публичной сфере именно наука, а не религия попадает в поле «доверия». Я верю в существование кварк-глюонной плазмы, потому что о ней пишет Стивен Хокинг. А вот фраза «Бога нет, потому что об этом написал Стивен Хокинг», звучит так же юмористически как бендеровское «Бога нет – это научно-медицинский факт» или слова школьной моей училки о том, что «Гагарин в космос летал и Бога там не видел».

То ли дело искусство. Особенно современное. Где художник уже не просто «творец» - само его произведение далеко от всякого ремесла (настолько далеко, что зачастую возникают сомнения: а он вообще рисовать умеет, художник этот?), его произведение – это «жест», это «манифестация», это настолько близко к ритуалу, что только привычная ирония спасает от богохульства и апостазии.

Медиа-эпоха актуализирует не только эстетические искания. Но и вопрос веры. Даже если он не звучит «во что я верю» или даже «почему я это делаю», то, во всяком случае, – «как я верю». По крайней мере, в формальном плане. Это старо-средневековая церковь – упорядоченная иерархией, традиция, обрядовость, - или это ново-средневековый глобальный приход посреди глобальной деревни, где большее значение, нежели порядок действий, имеет личное высказывание, транслируемое посредством медиа? Т.е. нечто сродни искусству. Интересно, можно ли в связи с этим предположить, что в медиа-эпоху искусство снова становится способом манифестации веры, как в Средние века?

Впрочем, это уже совсем другая история
Размещено в Без категории
Просмотров 16119 Комментарии 0
Всего комментариев 0

Комментарии

 




Часовой пояс GMT +3, время: 18:09.
Telegram - Обратная связь - Обработка персональных данных - Архив - Вверх


Powered by vBulletin® Version 3.8.3
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot