художник Семён Кожин.
акварель
Семён Кожин – выпускник Российской академии живописи, ваяния и зодчества, создателем и руководителем которой является И.С. Глазунов. Он работает в разных жанрах станковой живописи: в сюжетно-тематической картине, портрете, пейзаже и натюрморте.
Аббатство в Англии ( акварель)
Гранатный переулок
Семен Кожин, "Закат в Коктебеле", 2007 г., бумага, акварель, 65х90 см
Работу над картиной Семен Кожин начал во время творческой поездки по Крыму, которую он предпринял в 2007 году. Одним из пунктов маршрута художника оказался Коктебель, где живописец провел несколько дней на пленэре.
"Я был очарован коктебельским закатом: сочетанием и игрой красок, рефлексами, световоздушной средой, – рассказывает Семен Кожин, – Образ будущей картины осел у меня глубоко в памяти. Романтика этого чудесного места, акварели Максимилиана Волошина и его поэзия помогли мне найти художественный язык для воплощения моих творческих грез. Акварель – материал, придающий образу нежность и очарование, которые мне хотелось донести до зрителя. По возвращении в мастерскую мне работалось очень легко, на одном дыхании. Я закончил картину всего за несколько дней, помимо творчества Волошина, вдохновляясь акварелями Вильма Ханта, на выставке которого в Оксфорде я побывал годом ранее..."
В профессиональной среде акварель считается благородной живописью, мастерски владеть которой может далеко не каждый художник. И далеко не каждый из тех, кто овладел этим мастерством берется за создание таких крупных произведений, как "Закат в Коктебеле" (65х90 см).
Французский художник Эжен Делакруа писал: "Свет, пронизывающий нанесенную на белую поверхность краску – даже в самых густых тенях – создает блеск и особую светимость акварели. Прелесть этой живописи еще и в мягкости, естественности переходов одного цвета в другой, безграничном разнообразии тончайших оттенков".
Акварельная живопись требует мастерства владения кистью, умения безошибочно положить на поверхность бумаги краску – от широкой смелой заливки, до четкого завершающего мазка. Всей этой техникой, без сомнения, виртуозно владеет Семен Кожин.
В качестве основы для создания картины "Закат в Коктебеле" автор использовал плотную акварельную бумагу ручной работы, что позволило при большом количестве лиссеровок доводить фрагменты картины до необходимой художнику "музыкальной тональности", не забывая при этом о целостности композиции.
Проявившаяся лиричность и романтизм образа вызывает у зрителя возвышенное состояние души. Особая, уникальная цветовая гамма завораживает и привлекает, создает атмосферу умиротворения и созерцания...
картинка кликабельна для просмотра в большом размере
Крымские горы
Гавань в Бодруме
Белое море
Старый дуб в Коломенском. 2001. Бумага графитный карандаш. МГОМЗ.
Семён КОЖИН Дворец царя Алексея Михайловича. 2013
Семён КОЖИН Коломенское. Цветущие яблони вечером.
Яблоневый цвет. Коломенские сады. 2012. Картон, масло..
Церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьякове. 2013. 2013 Холст на картоне, масло..
Мясо на холсте
Тысяча слов о художнике Семёне Кожине
Что сказал художник, сказал и работник:
"Воистину, правда, у нас одна!
Единым духом жив и плотник,
И поэт, вкусивший святого вина!"
Осип Мандельштам
Картины Семёна – это телесное. Это плоть. Это мясо. Но это ещё не жизнь.
На стене – храм императора Адриана, но это ещё не руины древние, это лишь масло, холст и крепкая рама. И Бодрумский замок, и храм Артемиды Эфесской, и Гюмбет – мёртвые. Это заготовка для жизни, которой не достаёт главного – души. Одухотворить картину должен человек – своим взором, своим восприятием. Семён сделал главное – плоть. Вывесить её можно на стене, устроить ей освещение мягкое, и тогда под взглядом зрителя внимательного проснутся краски, формы. И солнце, отражённое от римских руин, выплеснется в комнату, и брызги от крепости Бодрумской освежат лицо, и закричат цикады из-под храмовых камней. Скучному, пресытившемуся взгляду жизни здесь не будет. Такому зрителю картины Кожина останутся лишь мясом – сможет он сказать о точности мазков, о верной светотени, похвалить фактуру или цвет, но удовольствие себе составит малое.
Из жизни своей художник вырывает сочный кусок – его кистью на холст укладывает. Это не миг, не доля секунды, не фотография. Тут спрессовано больше – день, неделя, месяц. Они в плоскость одну сжаты, и потому взгляд блуждать здесь может долго. "Тауэрский мост", "Вид на Сити с Темзы", "Арка Веллингтона" – в них утомляющая пасмурность, сумерки тяжёлые. Картины эти пахнут влагой. Вода в бликах настойчиво струится. Лондон противится мраку, опустил забрало электрического света. Он искажён, он болен, но красив.
Лондонские картины Кожина – не протокол. В них нет мелочей, деталей. В них – общий тон, чувство. Концентрированные образы, готовые раскрыться густой новеллой. Но к точности детальной Семён способен тоже – кувшины, дыни, виноград, раковины, листья положив на стол, он вырисовывает их в "Натюрморте с лобстером". Складывает бережно "Московский вид с высотки". Случается и так, что при аккуратности одних деталей, другие он пуантилизму отдаёт, выводит их широкой, водянистой рябью. Таковы "Сан-Мориц", "Ла Валетта", "Мальта", "Игра в поло".
Здесь нет грусти, нет кипения душевного, нет мысли. Рассуждения вложить должен зритель. Кожин оболочку даёт – её нужно заполнить. "Радуга" встала над холмом, в тучи поднялась; ветром деревья склонило; в сумраке стоит скирда; однообразный тянется забор. И прога-линой тихой изгиб дороги освещён – последний взгляд солнца. Сейчас начнётся буря. Грохнет. Взвоет. Дождь поляну иссечёт… Здесь мысли отыскать можно лишь свои – повторить их для себя. Новых идей, озарений от работ Семёна не получишь. Это заготовки, это только мясо. Де-вяносто пять процентов от жизни настоящей; пять процентов – в зрителе.
Исаак Левитан призывал русских художников "искать в самом простом и обыкновенном сюжете те интимные, глубоко трогательные черты, которые так сильно чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. В этой простоте целый мир высокой по-эзии!" Откликом к призыву этому назвать можно "Валаам. Жаркий полдень", "Суздаль. Прогулка", "Ферапонтов монастырь".
Писать человеческий живот так, чтобы чувствовались в нём кишки. Этого хотел Мике-ланджело Буонарроти. Тонны еды опускались в этот живот. Здесь были болезни, рези; его целовали, ласкали. Всё это должно быть ощутимо от картины. Писать храмы, церкви так, чтобы чувствовалась в них история. Этого хочет Семён Кожин. Тысячи людей жили в этих стенах. Здесь страдали, молились, грешили; звучали горькие поминки, свадебные поцелуи. Здесь пахло Русью, русской стариной. Нет, "Ферапонтов монастырь" – это ещё не "Над вечным покоем" Левитана, "Старый дуб в Коломенском" – это не "Саввинская Слобода под Звенигородом". Но в них – предчувствие одной земли, одного неба; предчувствие русской истории.
Проработать книгу, чтобы сделать зарисовку; три книги, чтобы создать этюд; пять, чтобы окончить картину. Исторические полотна Кожина так же спрессованы, как и современные. Изучить историю "Покровского монастыря", "Троице-Сергиевой лавры" – равно тому, что вскрыть человека, его внутренности прощупать руками (как это делал Микеланджело). И Денис Давыдов перейдёт свой "Рубикон" с гусарской шуткой. И "Русская охота" расскажет о забавах прошлого – в деталях, как пособие учебное. И повеет гнилью, влагой от "Панихиды" по Тучкову на поле Бородинском; и послышатся Брюсова строки: "Тоненькие свечечки, робкие, мерцают. Голосочки детские басу отвечают. Слышно над склонённою толпой: "Со святыми упокой"".
Не меньше деталей в "Святочном гадании", в "Иване Купале". Язычество, обряды, иван-чай, русские сарафаны. Девушки в платках, венках – все однотипные, будто бы с модели одной рисованные (но приятные, как женщины Серебряковой). Предчувствие таинственного; ночь русских сёл. Всё это пробудить может зритель своим взглядом. Всё это дышать будет красным цветом огня. Он у Кожина один. В "Святочном гадании", в "Панихиде" по Тучкову, в вечерних фарах под "Биг Беном". Это его красный. Это его техника.
Оттенки того же красного есть и в "Виде на гостиницу Метрополь", и в "Камергерском переулке". Москва у Кожина своеобразная. Отчасти она – всё тот же Лондон (в тонах, в настроении). Отчасти – советская, выцветшая, серая, забытая. Отчасти – вымышленная (в размытых, будто неоконченных этюдах). Но чаще – современная, знакомая. Семён выбирает темы привычные – "Храм Христа Спасителя", "Большой театр", "Пушкинскую площадь". Ракурс находит им диковинный. Пишет церковь в Якиманском переулке, но оставляет её за осенне-пёстрыми деревьями. Пишет особняк пречистенский Давыдова, но смотрит на него не то снизу, не то сбоку. Большой театр – вдалеке, за фонарями, за фонтаном (и мусорное ведро выше освещённой колесницы). Такими фотографии бывают – любительские кадры. Так видит всё простой фланёр. Эти ракурсы оспорить можно, но в них доподлинно есть очарование своё.
Работы Семёна несовершенны. Он ищёт формы, пробует мотивы. Берётся составить иллюстрации – для братьев Гримм, Шекспира, для биографии Лучано Паваротти. От чёрного неба Одессы шагает к бестелесному, выцветшему "Закату" в Кушадаса́х. От жёлтых "Сумерек" турецких – к гелиотропному небу в "Мальте". Поиск непрестанный. Вчера нашёл "Карманово", сегодня – "Утро в Альпах". Художник должен искать, сомневаться, бороться и быть несовершенным. Художник должен работать. Рембрандт (словами Гледис Шмитт) восклицал: "Для меня оторваться от мольберта хотя бы на час всегда означает нести потерю. Того, что я не успел написать сегодня, я уже не напишу завтра.
Того, что я не схватил сегодня, я, может быть, не схвачу никогда".
Если художник не ищет, он умер. Если художник не ошибается, он мёртв.
О Кожине записано многое. Академический художественный лицей, академия Ильи Глазунова. Выставки на Украине, в Швейцарии, Ирландии, Великобритании, России, США, Китае. Множество наград. Работы по собраниям, музеям, фондам, галереям. Публикуется в альбомах, книгах. Пишет портреты. Замечен в частных коллекциях… Но это – лоск, обёртка для продажи. За обёрткой – пот, работа, сломанные кисти, разбитые подрамники, изрезанные полотна. Многое достигнуто, но Семёну тридцать три, а значит впереди ещё весь путь. Путь долгий к совершенству плоти – мяса на холсте. И не одну тысячу слов, быть может, скажут о нём в дальнейшем.
Рудашевский Евгений
Ссылка на оригинал