Дыхание Творчества
Запись от Магнолия размещена 28.07.2012 в 10:11
ДЫХАНИЕ САНКТ–ПЕТЕРБУРГА
Вижу город, которого нет,
И травою прорастают...
Ручейки вчерашних бед
Убегают, убегают.
Ты сосна, мне дай ответ,
Или я спрошу у неба:
Много зрелищ, вволю хлеба.
Отчего же счастья нет?
Б.Родин. "Исчезнувший город"
До города оставались считанные километры, и я с удивлением ощущала, как во мне тает селянка, влюбленная в свежесть утра, речку, луг с полевыми цветами, и прихорашивается интеллигентная петербурженка, предвкушающая встречи, выставочные залы, восторг знакомства с произведениями талантливых друзей. Поезд медленно втягивает свои вагоны под навес платформы, и вот уже под туфельками жесткий асфальт вместо мягкой тропинки от калитки к дому.
В дорожной сумке у меня немного вещей, банка малинового варенья, яблоки и пухлая рукопись — результат раздумий и бессонных ночей. Впереди зоркая цензура. Цензура, это хорошо или плохо? И кто тот цензор, который умеет оценивать мысли? Уж, конечно, не редакция! Подлинный цензор — это ситуации, оценивающие пригодность творений для грядущих времен. Сегодня заплюют, потом объявят шедевром. Вот например, нельзя не согласиться с оценкой состояния цензуры в Советском Союзе: в предисловии ко второму изданию книги "Философское мировоззрение Гете" ее автор К.Свасьян с нескрываемой горечью рассуждает о демоне советской цензуры, дошедшем к "последней осени патриархов накануне размораживания вечных ледников российской государственности до сверхэффективного ее витка" шизофренической самоцензуры собратьев по перу. А Перестройка поспешно отменила всякую цензуру. Теперь мы имеем зерна вперемешку с шелухой.
Я старалась отогнать неприятные мысли, но философская прививка взяла верх. Со студенческих времен помнится, что существует политический взгляд на явление цензуры как на надзор за творчеством, влияющим на ход развития. Творчество — важнейший фактор в жизни общества. Особенно в городах, где интеллектуальное действо может вызывать эффект лавинообразного поведения народных масс. Сознавая особый статус городов как крупных университетских и художественных центров, Э.Шюре писал: "Города существуют для того, чтобы создавать избранное общество свободных людей, воспитывающих в народе свободу и достоинство". Таковыми явились Мiру дантевская Флоренция и вольтеровский Париж, бэконовский Оксфорд и гетевский Веймар... Таковым вдогонку за старшими братьями народился на берегах Невы и наш Санкт-Петербург.
Я выхожу на привокзальную площадь и направляюсь в сторону Невского проспекта. После месяцев разлуки с любимым городом мне хочется насладиться прогулкой "по моим местам". Обычно фразой "Я родился там-то" хотят сказать, что помнят детские годы, проведенные на родных задворках. Я же при каждом знакомстве, представившись, добавляю: "коренная ленинградка-петербурженка". Это означает, что меня с детства буквально пропитали рассказами о том, кто и когда строил наш город, как всемирно знаменитые Эрмитаж и Русский Музей стали соперничать с Лувром и Дрезденской Галереей. Я смолоду знала, что в нашей Академии Художеств учились живописцы, получившие всемирное признание, что наша Академия Наук всегда славилась почетными именами. Позднее мне стало ясно, что и университеты Ленинграда ни в чем не уступали Сорбонне и Кембриджу. Мама любила рассказывать, как светлый город Святого Петра столетиями разрастался, хорошел, какие великие имена творили в нем. Она искренне сокрушалась, обращая мое внимание на протянутые для подаяния ладони статуй, из которых вандалы украли лавровые венки, на отпиленные напильниками головы святых на барильефах врат Казанского Собора, на обшарпанные стены и заколоченные храмы. "Что-то случилось при смене царского режима на демократический, и натянутая меж избранными струна культуры лопнула. - Размышляла мама-филолог, не находя объяснения разрушительным событиям. - Казалось бы, Санкт-Петербург принял в свои объятия свободолюбивый народ и мог бы по-прежнему продолжать честно воспитывать миллионы сограждан, но что-то нехорошее стало происходить с интеллигентным городом-учителем, вдохновлявшим на великие произведения не одно поколение горожан. Как-то уж слишком быстро Санкт-Петербург превратился в Питер..."
Теперь я сказала бы маме, что к разрухе на улицах привела разруха в головах, что грязь и нищета в красивейшем и умнейшем языке стала причиной убожества в домах питерцев. Но мамы нет, и я рассказываю все это своей дочке: "Потом был второй удар — жестокая война. Переживший блокаду город оправился, но неразумная политика не уберегла от третьего удара бестолковой Перестройки. И мы снова вчитываемся в блоковские строки:
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть.
За годы бед город, представлявший собой с незапамятных времен интеллектуальную силу и имевший высоко нравственное влияние на общество, затерялся в море глобальной культуры. Современная культура Санкт-Петербурга — это культура толпы, которая перемалывает и поглощает доброе и злое, хорошее и плохое, истинное и бредовое... Ныне в одном городе уживаются именитые Академии и питейное заведение "Академия Пива", библиотеки с классической литературой и прилавки с месивом бездарного чтива, с красивейших зданий старинных особняков свисают ржавые трубы, и куски лепнины падают на головы прохожим. К счастью, пока еще не исчезла главная функция Санкт-Петербурга — содержать особую, творчески мыслящую публику. Но ее голос утопает в шуме общегородского базара".
Я иду по солнечной стороне Невского проспекта и как бы фотографирую все, попадающее в поле зрения. За первые годы нового тысячелетия Невский здорово преобразился. Фасады зданий свежевыкрашены в нарядные цвета, витрины сверкают вымытыми стеклами и рекламными новшествами, на проезжей части на сотню иномарок две-три отечественные машинки, тротуары вымощены гранитными плитами... Гуляющие толпы наполнены иностранцами со всех концов света.
Около римско-католического храма Св.Екатерины расположились художники. Десятки стендов, сотни картин. На одной из них от вазочки со скромным букетиком сирени повеяло свежестью майского утра. А рядом, на другой картине, ветерок шевельнул легкую занавеску, и она зацепилась за край оконной рамы, приоткрыв петербургский пейзаж. У нижней кромки холста неприметно значилось: Ирина Алекс. У соседнего стенда двое торговались с продавцом.
- Не нравится — не берите. Картин много. - Художник отвернулся и отошел на пару шагов.
- Ты, все равно, ее никому не продашь. Кому нужна эта мазня?! - не унималась парочка, стараясь сбить цену.
Художник встал между покупателями и картиной, лицом к стенду. Молчание спины означало, что он ни за что не продаст свою картину этим хамам. Назревала ссора.
- В Эрмитаже картины лучше и дешевле, - шутливо посоветовала я, чтобы предотвратить драку. - Здесь не далеко, вперед до моста через Мойку, а там по набережной направо до Дворцовой площади.
Сколь велик и опасен конфликт генетики творчества с агрессивной средой приземленных масс, поглощающих продукты творения вместе с творцами? Этот вопрос издавна зазвучал красивым древнеегипетским сказом о братьях Эгипте и Данае. Эгипт живет земными заботами, Данаю дано видеть возвышенное и творить. Отношение потребителей произведений к Данаям разное. Какая цензура защитит добропорядочную природу истинного творчества от хищников в масках людей? Какая ситуация спасет интеллектуальные и эстетические художественные достижения от хулы и забвения неразборчивых потомков? Что поможет малочисленной богеме ходоков в запредельность не только обнаруживать и предъявлять Истину, но и просто выживать? Мольбы Даная о пощаде, как предлагает древний эпос? Нет, нет и нет.
Как видно, ситуация, возникшая в нашем городе, далеко не нова. Но нужный совет уже дан. Еще в 1892 году специалист по социальной психологии Г.Тард, расценив в работе "Мнение и толпа" такой конфликт как достаточно жесткий во все времена, писал с немалой долей оптимизма: "интеллектуальные и художественные вершины человечества спасут от разрушения и демократической нивелировки <...> не признательность за добро, оказанное ими миру, и не справедливое уважение к ценности их открытий. Что же спасет их? Хотелось бы думать, что это будет сила их сопротивления". Надо бы добавить надежду, что это будет сопротивление мощного объединения сил творческих личностей невежеству, обучающемуся слишком медленно. Даже гиперактивной деятельности одиночек не достаточно.
Я поднимаюсь на свой этаж. Дверной звонок весело оповестил о моем возвращении. Ему откликнулся знакомый щелчок замка, и из распахнутой двери на меня набросились объятия и поцелуи.
- Мамочка, ты почему не позвонила? Я бы встретила тебя на вокзале! - Светик заботливо взяла тяжеловатую сумку и с дочерней непосредственностью стала опустошать ее, раскладывая содержимое по своим местам. - Вижу, ты работала вместо того, чтобы отоспаться и отдохнуть.
- Надо же когда-нибудь закончить эту писанину. Я и для тебя работу придумала. Выполнишь издательскую часть?
- Ты же знаешь, я всегда готова тебе помочь, чем только смогу, - ответила Светлана, усаживаясь поудобнее для беседы после долгой разлуки.
- Тогда подставляй мои любимые ушки — буду рассказывать.
Мы привыкли обмениваться событиями. В нашей болтовне закрепляется важное, всплывают какие-то оценки, намечаются шаги поддержки. Порой мне просто необходимо прочитать ей тот или иной кусок, чтобы увидеть реакцию на содержание написанного. Читая, я поглядываю на милое личико, а оно то улыбается, то хмурится. Я ценю мнение моей умнички, и мы вместе обсуждаем, что надо поправить.
Я, смеясь, рассказываю с комментариями сценку около храма Св.Екатерины и сетую на раздор между Данаями и Эгиптами.
- А ты вставь этот эпизод в свою незаконченную статью о том, как формировался гражданский конфликт между интеллигенцией и нынешними представителями культуры, - советует Светлана.
- Я и забыла про эту статью. Столько дел!
Светик кинулась к письменному столу, быстро нашла в компьютере нужный файл и распечатала его, чтобы дать мне возможность доработать статью в любой обстановке. Воодушевилась участием и начала читать.
- Вот послушай, как здорово получится: "Не секрет, что до перестройки государственно-общественных взаимоотношений в нашей стране существовала запретная, так называемая, "вторая культура", которую средства массовой информации не обслуживали по политическим причинам. Это была и "кухонная" культура интеллигенции, и субкультура ищущих свои пути подростков, и псевдокультура стремящихся к власти денег дельцов... Пики "второй культуры" удивляли новомодными течениями в искусстве, просматривались через призму международных скандалов, дразнили безответное общество необычным изложением исторических событий и прогнозов, лезли в глаза и уши диковатой манерой поведения стиляг, их "знаковой" одеждой. Можно сказать, что культивировалось необычное видение жизни на фоне обычного быта страны. Без официальной цензуры и корректировки общественным мнением все эти заметные ростки были яркими, угловато-заостренными и порой даже уродливыми. // После замены разрешительного принципа жизни общества, когда все было запрещено кроме разрешенного, на запретительный принцип, когда теперь все разрешено кроме запрещенного, новые течения стийно хлынули в открытое русло общегородской культуры". - Светик отложила листы и, стараясь убедить меня, добавила, - слышишь? Здесь про общегородскую культуру. К тому же, берусь доказать, что покровители псевдокультуры, пользуясь финансовыми, административными и прочими ресурсами, сделали себя недосягаемыми не только для критики, но даже для кулуарного обсуждения.
- Во-первых, - отвечаю раззадорившейся Светланке, - я очередной раз восхищаюсь твоей памятью. Во-вторых, вопрос об отдельных именах даже не ставится. И в-третьих, хоть исследования по истории актуального искусства с указанием на конкретных деятелей, подобные обзорам "Похищение Европы" и "Похищение разума" Александра Медведева, и большая редкость, но я окунаться в эту тьму не буду. Мне еще свое открытие продвигать.
- Где же золотая середина между запретом и свободой? - Пожала плечами Светуля. - А впрочем, это и не моя тема. Моя сфера деятельности — надзор за соблюдением законов, а для творчества законы не писаны.
- Это верно, не писаны людьми. Но есть эволюционные принципы. Классические школы, берегущие развитие от бессмыслицы и бесвкусицы, опасаясь ошибок, держатся скромно и к изменившейся ситуации адаптируются очень медленно, их еще тяготит соцреализм. Зато истинные вольнодумы, освобожденные от оков запретов, могут не бояться предъявлять свои видения. Победа над ужасами двадцатого века окрылила людей. Цвет нации, как добросовестный учитель после недуга, может приступить к выполнению своего предназначения.
- Боже, как высокопарно! Ты еще про духовные силы Санкт-Петербурга не забудь. Давай-ка я лучше покормлю тебя после дальней дороги.
Светик убежала на кухню, а я стала читать распечатку еще не опубликованной статьи. Рассмотрение давней проблемы было навеено беседами с художницей-искусствоведом Ксенией Трулль, с которой Санкт-Петербург познакомил меня на одном из вернисажей. Их количество резко возросло благодаря многочисленным художественным галереям, появившимся в первые годы Перестройки. Пусть еще не все условия созданы в городе для простора подлинного творчества, но Санкт-Петербург старается. Очень старается. Возвращая себе статус столицы, он не мирится с невзгодами. Он стремится стать гордостью третьего тысячелетия. В Санкт-Петербурге, как и во всей России, конфликт элитной и массовой культур не исчерпан. Мозолящей глаза массовой культуре, лукаво ссылающейся на экономическую необходимость быть именно такой, какая она есть, стойко противостоит сакральная интуиция интеллекта и прагма-традиция мастерства. Есть надежда, что высокое предназначение Санкт-Петербурга не только не растает, но, возрождаясь после бед, расцветет могущественно и благородно. Будем надеется, что Эгипт полюбит Даная. Для их примирения у Санкт-Петербурга есть свой собственный трехсотлетний опыт. Направленная на духовное развитие сила, на которую уповал Г.Тард, должна проявиться именно отсюда, из города "воспитывающего в народе свободу и достоинство". По концентрации творческого потенциала и политической значимости Санкт-Петербург похож на возрожденческие города, в частности на Венецию, в подражание которой он и был задуман. Сегодня Северная столица продолжает замаливать грехи, залечивать раны, восстанавливать разорванные связи... Именно к Санкт-Петербургу, к его красоте и интеллекту, опять обращены и ревнивый взгляд Москвы, и внимание теперь уже не только Запада, но и Востока. Сегодня представители иностранных государств и международных концернов смотрят на Санкт-Петербург с большой заинтересованностью, не имеющей ничего общего с прежним насмешливым любопытством. Они видят, как после десятилетий атеизма полнокровно возрождается святая вера людей в осуществление Истин.
- А тебе здесь звонили, звали, приглашали, напрашивались в гости. - Сообщила Светик, входя с оладушками, испеченными на скорую руку. - Кончай свое затворничество. Это раньше, в прошлом веке, независимые литераторы были вынуждены превращаться в философов ради гумилевского будущего. Как у тебя там? "Как предвестник, словно о России, // Что смотрела в даль как в светлый май, // Вслед за красным небом очень синим // Видел будущее Николай". Публикуй свое синее-пресинее. Даже если твоя высокая-превысокая философия доступна немногим, ее надо поскорее поместить в книгу, чтобы можно было вручить, кому захочешь, для ознакомления, обсуждения, пользования. Теперь это доступно, и разрешения испрашивать не нужно. Были бы деньги.
В активности совета слышался отзвук законности бурной деятельности, в надзор за которой Светлану затянула ее служба на страже Закона. Действительно, как говорится, "жизнь бьет ключом". Теперь петербуржцы ХХI века, как и все россияне, читают и пишут, чего им хочется, сочиняют и слушают любую музыку, рисуют и ваяют, проектируют и строят, учат и учатся, свободно показывают, продают, дарят книги, картины, диски... Люди вступают в творческое содружество, ни у кого не спрашиваясь. Город содействует этому, обеспечивая комфортностью встреч в кафе, выставочных залах, музеях... Санкт-Петербург — духовный наставник горожан — способствует рождению Истин.
- Напечатать тираж книги — это долгая песня. А я чую кого-то интересует ее содержание?
- Как тебе сказать, моя сотрудница, получая второе высшее образование, пишет сейчас не то курсовую, не то дипломную работу на тему, как делаются открытия, изобретения и так далее., и тому подобное.
- Это она напрашивалась в гости?
- Да. Говорит, рассуждалок так много, что выплюнуть хочется, а ничего новенького нет.
- Да ей просто лень покопаться. Новенькое всегда есть. Пусть почитает "Реальность нереального".
- Ты разрешаешь дать ей эту книгу? - Светлана потянулась к телефону, но я остановила ее.
- Нет. Я могу кое-что рассказать ей. Но "Реальность нереального" может понадобиться мне в любую минуту при уточнении библиографии.
- Когда ты сможешь побеседовать с ней? - по-деловому торопила Светлана.
- Можно и сегодня. Вечерком.
Санкт-Петербург вошел к нам в дом в облике симпатичной девушки, намеревающейся пустить в далекое плаванье что-нибудь воистину новое. Она приготовила листы бумаги, гелиевые ручки и настроилась записывать сказанное мною "слово в слово", как на лекции. Я понимала, что ей хочется заполучить курсовую работу чуть ли не целиком или, по крайней мере, основную часть. Однако, отпускать на волю неопубликованный материал в мои планы никак не входило. Поинтересовавшись, с какими работами по теме она уже ознакомилась, я предупредила ее, что в нашем распоряжении не более двадцати-тридцати минут, и в ритме "под запись" начала повествовать с небольшими паузами:
- Попробуем разглядеть, как складываются взаимоотношения истинного творчества с низкопробной культурой духовного неведения, как выглядит противостояние гражданских мнений Творцов-Учителей и Толпы-Учеников. По сути, речь пойдет о самопроизвольном процессе увеличения пространства понимания.
Давно замечено, что во время кризисов опасность мобилизует сознание людей, обостряет их подсознание и даже интуицию. Цель — спастись, найти выход из критического состояния.
В современной России поиску выхода из кризисной ситуации конца ХХ века дополнительно способствовали и новые информационные технологии, и всплеск издательской деятельности,так неожиданно получившей доступ к "ненаучной" литературе. К тому же, рыночная экономика открыла возможность широкого ознакомления с исторической, научной, философской, богословской и даже оккультной литературой.
Рынок едва успевал обеспечивать запросы любознательных, когда после пресыщения образованных людей естествознанием и атеизмом марксистско-ленинской идеологии у многих появлялось чувство недостаточности разумных представлений о "реальности нереального", как окрестила нарождающуюся мысль известная чета московских философов.
От переполнения информацией, от контакта новых сведений с застарелыми вопросами в головах заискрило и засверкало под едва сдерживаемые возгласы "Эврика!". Давно почившие философы и литераторы вдруг оказывались мудрыми собеседниками и дельными подсказчиками. Древние тайны переставали быть тайнами. Начался процесс активного переосмысления прежних представлений о существовании и возникновении всего известного. Политическая элита стала прислушиваться к посвященным.
Психологи знают, что мощное стремление "понять! чего бы это ни стоило!" вознаграждается удивительными открытиями, которые, как это нередко бывает, сами "мимоходом" выплескиваются рифмованными строками стихов. Заметь, я ни слова не произношу о ритме стихов и не уточняю понятие "стих". Верно, из подобных переживаний рождались в "испепеляющие годы" проникновенные стихотворения высокообразованных языковедов, получивших меткое определение "поэты-символисты серебряного века". Подыскивая понимаемые образы и сказывая о них стихами, "учителя будущего" вскрывают суть сложившейся ситуации и предлагают внимающим ученикам пути выхода из кризиса. При этом поэты не задумываются о вероятии осуществления открытий и об опасностях, таящихся в неизвестности. Поэзия — не профессия. Стихами особо чувствительные натуры оглашают неведомое.
Суть в том, что поэты всем своим существом воспринимают нечто, не имеющее имени-названия, и стараются рассказать о нем подходящими образами. Образов может быть несколько, и чтобы удерживать их на стержне необозначенной мысли стихотворцы пользуются ритмом. Но не это главное. Важно знать, что внимающий не может увидеть открытие точно так же, как его ощутил посвященный. В искусном сказывании есть еще и невербальные образы веденья. Они-то и оказывают сильное воздействие на малообразованные толпы, глухие к знамениям событий.
Для пояснения я воспользуюсь известными именами и фактами. Показательно, что к поэтическим исканиям Андрея Белого, Александра Блока, Николая Гумилева, Вячеслава Иванова, Владимира Соловьева... практически моментально присоединились на редкость подготовленный пушкинской эпохой талант Сергея Есенина и самобытный голос Владимира Маяковского. Усвоив высоты русского слога, они пришли в поэтическую гласность представителями настроя на демократическую Русь. Истинные ходоки в запредельность, Александр Блок и Зинаида Гиппиус, не смотря на свое духовное превосходство, сразу приветили "земляного поэта" Есенина, высоко оценив нравственно здоровый голос из русской глубины, вовремя вступивший в диалог с имперской столицей на достойном диалекте. А Маяковский, чуя пульс времени и ощущая себя "заводом, вырабатывающим счастье", всей мощью своей энергии устремился в будущее, увлекая внимающих в азарт перемен. Оба поэта сумели соединить плач по России ХIХ с надеждами на ХХ век.
Практика подтвердила теорию. Эволюционное "открытие", по имени Социалистический Реализм, учуяно и высказано интеллигенцией, воспринято учениками из народа и по мосту поэзии передано массам, которые поняли все по-своему, и получилось то, что получилось, - завершила я эксклюзивную минилекцию аккордной фразой.
- А по какому мосту мы переместимся через пропасть между сегодняшней действительностью и желанным благополучием? - Это входящая в кабинет Светланка помогла окончить визит вопросом без ответа. Ее молоденькая сослуживица заторопилась уходить, а мы не стали удерживать гостью, вторгшуюся своей безотлагательной заботой в день моего возвращения в обычную жизнь.
Первый шаг навстречу городской цензуре сделан. Интересно, как отреагирует некая кафедра некоего санкт-петербургского университета "на порцию свежего воздуха"? Интересно, что ответит симпатичная девушка на вопрос: "Откуда Вы вычерпали эту водицу о процессе посвящения в апокалипсические времена?" После публикации рукописи для меня настанет нелегкая пора пересудов, честной и самовлюбленной критики, мнений и рецензий зрячих и подслеповатых цензоров. Надзор за интеллектуальным действом, особенно в таком городе как Санкт-Петербург, - это серьезно! Вдох — выдох — вдох... Жизнь продолжается!
После похода в магазин на столе появились салатики, фрукты и шампанское в честь последнего листа, последнего абзаца, последнего слова и точки, поставленной в многолетнем труде.
- Мам, а помнишь как у Бориса Родина? "Много зрелищ, вволю хлеба.// Отчего же счастья нет?" Почему так? Я опасаюсь, что и ты загрустишь после откликов на публикацию.
- Это про тоску творческих личностей. Им нужен понимающий слушатель, единомышленник. Именно на это указывал Тард названием своего труда "Мнение и Толпа". Мнение индивида и суд толпы — это неизбежно. Творчество надеется на внимание, сначала хотя бы единиц, но в идеале — на всеобщее понимание, на достижение которого порой уходят годы, а иногда и столетия. По поводу противостояния агрессивного большинства мнению пророка хорошо сказал Владимир Соловьев. Его строки в "Ex oriente lux" /Свет с Востока/ словно о сегодняшних днях написаны:
Чего ж еще недоставало?
Зачем весь мир опять в крови?
Душа вселенной тосковала
О духе веры и любви!
- Да, недостает не только веры и любви, - соглашается Светик, - недостает еще единения мудрых сил, чтобы они "могучей кучкой" воспитателей направили непослушную толпу в добротное грядущее.
- Можешь выступать вместо Тарда. Он еще в ХIХ веке писал, что "вершины человечества" спасут силы сопротивления темной толпе.
Вера и Любовь! Какими еще словами высказать, как нуждаются творческие души в доверии к их находкам из Небытия?! Каждая Новь-Весть сама встраивается в познание именем из историчности звука. Сочинитель только складывает творения тишины, только записывает. Одновременно срабатывает его инстинкт самобережения от бескомпромиссной критики. Исписанные листки надолго прячутся от посторонних глаз. Им предстоит карантин временем и контроль строгой самоцензуры.Это потом разностороннее образование позволит объяснить "весть" доступным языком. Так вызревал труд "Эволюция и Право", в котором описаны размышления о бытии и вероятии развития.
- Ты о чем задумалась, мамочка?
- Да так... Вспоминаю, как во мне разгоралось откровение о природе понимания. Утром я шла по Невскому и задавалась вопросом: живи я не в Санкт-Петербурге, а в каком-нибудь другом месте, открылась бы мне тайна алфавита?
- Конечно нет! В нашу столицу стекаются огромные потоки информации, и ты купаешься в них. Именно здесь ты познакомилась с людьми, которые вселили в тебя интерес к загадкам природы. Кажется, это у Гете: "Суметь возбудить других гораздо лучше того, что можешь дать им"?
- Да, книги и люди, люди и книги.
- И потом, - продолжала Светлана, - ты где-нибудь, кроме наших друзей и знакомых в Санкт-Петербурге, встречала сопереживание твоим интересам и колебаниям по поводу публикации открытия вековых секретов? Мне наш город представляется чем-то вроде поля шахмат, на котором фигуры взаимодействуют в соответствии со своими возможностями ради единой цели. Ты ратуешь в разгар беды "наводнения новыми течениями" за надежное изъяснение и понимание мыслей путем пользования откорректированным алфавитом умнейшего русского языка; Ксения Трулль особо значимые символы украшает на своих картинах роскошными букетами цветов; Борис Родин, может быть, и не читал рассуждений Тарда о недопонимающей толпе, но разумно превращает свои стихи в песни, так как с толпой надо общаться на поясненном музыкой языке.
- Кстати, у Бориса Родина на этот раз будет юбилейная дата. Я задумала преподнести ему необычный портрет — духовный образ поэта. Помнишь, в год выпуска первого томика стихов "Счастливый билет" я поздравляла его с букетом из белых роз и веточек сосны?
- Помню, помню, - заулыбалось мое солнышко. - Особый язык, понятный только посвященным! Букет взаимопонимания — нечто не видимое, не вещное! То был Дух Веры и Любви!
- Смейся, смейся... А я сегодня видела картины художницы, которая умеет передавать невидимое. Хочу найти ее и заказать натюрморт: красивый синий томик "Счастливый билет" и ветви сосны.
* * *
Санкт-Петербург с честью оправдал свое назначение, справился с трудной задачей. Казалось бы, город переполнен товарами, подарками, цветами. "Чего ж еще недоставало?" Но современная рыночная культура, вроде бы готовая обслужить любого по любому поводу, и весьма искусно, закономерно обнаружила свою недостаточность. Только продуманный заказ, исполненный по секретам традиционного мастерства талантливой художницей Ириной Алекс, удовлетворил взыскательный вкус. Картину назвали "Счастливый билет". Без осмысления событий, без творческих устремлений, порывов и находок юбилейное поздравление стало бы поверхностно бездушным.
Незнающие историю сюжета надолго задерживали свой взгляд на светлых веточках сосны, чувствуя, что рядом с названием синего томика они извещают о чем-то очень важном. Так раздвигаются границы всеобщего понимания. Картина "Счастливый билет" начала свое существование среди людей, внося в общество свою интонацию, созданную тремя необычными петербуржцами. В Евангелие устами олицетворения Истины сказано: "где двое или трое собрались во имя Мое, там Я посреди них". Посреди творящих. Потому и принято небольшие творческие сообщества называть богемой.
Теперь уже не одно столетие дыхание города Святого Петра обеспечивает непрерывность процесса творения и растущей взаимности Мнения и Толпы. Во Истину, наш город — жилище для всякого люда. Он и Санкт-Петербург, и Питер одновременно. Пусть будет так, лишь бы Дух Веры, Любви и Единения никогда не покидал нас!
© Магнолия Дмитриева. 2011г.
Дневник "Магнолия" в программе "АРТинвестмент Форум" содержит авторские записи для публикации, в том числе иллюстрированные.
Перепечатка без оформленного согласия автора запрещена.
Вижу город, которого нет,
И травою прорастают...
Ручейки вчерашних бед
Убегают, убегают.
Ты сосна, мне дай ответ,
Или я спрошу у неба:
Много зрелищ, вволю хлеба.
Отчего же счастья нет?
Б.Родин. "Исчезнувший город"
До города оставались считанные километры, и я с удивлением ощущала, как во мне тает селянка, влюбленная в свежесть утра, речку, луг с полевыми цветами, и прихорашивается интеллигентная петербурженка, предвкушающая встречи, выставочные залы, восторг знакомства с произведениями талантливых друзей. Поезд медленно втягивает свои вагоны под навес платформы, и вот уже под туфельками жесткий асфальт вместо мягкой тропинки от калитки к дому.
В дорожной сумке у меня немного вещей, банка малинового варенья, яблоки и пухлая рукопись — результат раздумий и бессонных ночей. Впереди зоркая цензура. Цензура, это хорошо или плохо? И кто тот цензор, который умеет оценивать мысли? Уж, конечно, не редакция! Подлинный цензор — это ситуации, оценивающие пригодность творений для грядущих времен. Сегодня заплюют, потом объявят шедевром. Вот например, нельзя не согласиться с оценкой состояния цензуры в Советском Союзе: в предисловии ко второму изданию книги "Философское мировоззрение Гете" ее автор К.Свасьян с нескрываемой горечью рассуждает о демоне советской цензуры, дошедшем к "последней осени патриархов накануне размораживания вечных ледников российской государственности до сверхэффективного ее витка" шизофренической самоцензуры собратьев по перу. А Перестройка поспешно отменила всякую цензуру. Теперь мы имеем зерна вперемешку с шелухой.
Я старалась отогнать неприятные мысли, но философская прививка взяла верх. Со студенческих времен помнится, что существует политический взгляд на явление цензуры как на надзор за творчеством, влияющим на ход развития. Творчество — важнейший фактор в жизни общества. Особенно в городах, где интеллектуальное действо может вызывать эффект лавинообразного поведения народных масс. Сознавая особый статус городов как крупных университетских и художественных центров, Э.Шюре писал: "Города существуют для того, чтобы создавать избранное общество свободных людей, воспитывающих в народе свободу и достоинство". Таковыми явились Мiру дантевская Флоренция и вольтеровский Париж, бэконовский Оксфорд и гетевский Веймар... Таковым вдогонку за старшими братьями народился на берегах Невы и наш Санкт-Петербург.
Я выхожу на привокзальную площадь и направляюсь в сторону Невского проспекта. После месяцев разлуки с любимым городом мне хочется насладиться прогулкой "по моим местам". Обычно фразой "Я родился там-то" хотят сказать, что помнят детские годы, проведенные на родных задворках. Я же при каждом знакомстве, представившись, добавляю: "коренная ленинградка-петербурженка". Это означает, что меня с детства буквально пропитали рассказами о том, кто и когда строил наш город, как всемирно знаменитые Эрмитаж и Русский Музей стали соперничать с Лувром и Дрезденской Галереей. Я смолоду знала, что в нашей Академии Художеств учились живописцы, получившие всемирное признание, что наша Академия Наук всегда славилась почетными именами. Позднее мне стало ясно, что и университеты Ленинграда ни в чем не уступали Сорбонне и Кембриджу. Мама любила рассказывать, как светлый город Святого Петра столетиями разрастался, хорошел, какие великие имена творили в нем. Она искренне сокрушалась, обращая мое внимание на протянутые для подаяния ладони статуй, из которых вандалы украли лавровые венки, на отпиленные напильниками головы святых на барильефах врат Казанского Собора, на обшарпанные стены и заколоченные храмы. "Что-то случилось при смене царского режима на демократический, и натянутая меж избранными струна культуры лопнула. - Размышляла мама-филолог, не находя объяснения разрушительным событиям. - Казалось бы, Санкт-Петербург принял в свои объятия свободолюбивый народ и мог бы по-прежнему продолжать честно воспитывать миллионы сограждан, но что-то нехорошее стало происходить с интеллигентным городом-учителем, вдохновлявшим на великие произведения не одно поколение горожан. Как-то уж слишком быстро Санкт-Петербург превратился в Питер..."
Теперь я сказала бы маме, что к разрухе на улицах привела разруха в головах, что грязь и нищета в красивейшем и умнейшем языке стала причиной убожества в домах питерцев. Но мамы нет, и я рассказываю все это своей дочке: "Потом был второй удар — жестокая война. Переживший блокаду город оправился, но неразумная политика не уберегла от третьего удара бестолковой Перестройки. И мы снова вчитываемся в блоковские строки:
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы -
Кровавый отсвет в лицах есть.
За годы бед город, представлявший собой с незапамятных времен интеллектуальную силу и имевший высоко нравственное влияние на общество, затерялся в море глобальной культуры. Современная культура Санкт-Петербурга — это культура толпы, которая перемалывает и поглощает доброе и злое, хорошее и плохое, истинное и бредовое... Ныне в одном городе уживаются именитые Академии и питейное заведение "Академия Пива", библиотеки с классической литературой и прилавки с месивом бездарного чтива, с красивейших зданий старинных особняков свисают ржавые трубы, и куски лепнины падают на головы прохожим. К счастью, пока еще не исчезла главная функция Санкт-Петербурга — содержать особую, творчески мыслящую публику. Но ее голос утопает в шуме общегородского базара".
Я иду по солнечной стороне Невского проспекта и как бы фотографирую все, попадающее в поле зрения. За первые годы нового тысячелетия Невский здорово преобразился. Фасады зданий свежевыкрашены в нарядные цвета, витрины сверкают вымытыми стеклами и рекламными новшествами, на проезжей части на сотню иномарок две-три отечественные машинки, тротуары вымощены гранитными плитами... Гуляющие толпы наполнены иностранцами со всех концов света.
Около римско-католического храма Св.Екатерины расположились художники. Десятки стендов, сотни картин. На одной из них от вазочки со скромным букетиком сирени повеяло свежестью майского утра. А рядом, на другой картине, ветерок шевельнул легкую занавеску, и она зацепилась за край оконной рамы, приоткрыв петербургский пейзаж. У нижней кромки холста неприметно значилось: Ирина Алекс. У соседнего стенда двое торговались с продавцом.
- Не нравится — не берите. Картин много. - Художник отвернулся и отошел на пару шагов.
- Ты, все равно, ее никому не продашь. Кому нужна эта мазня?! - не унималась парочка, стараясь сбить цену.
Художник встал между покупателями и картиной, лицом к стенду. Молчание спины означало, что он ни за что не продаст свою картину этим хамам. Назревала ссора.
- В Эрмитаже картины лучше и дешевле, - шутливо посоветовала я, чтобы предотвратить драку. - Здесь не далеко, вперед до моста через Мойку, а там по набережной направо до Дворцовой площади.
Сколь велик и опасен конфликт генетики творчества с агрессивной средой приземленных масс, поглощающих продукты творения вместе с творцами? Этот вопрос издавна зазвучал красивым древнеегипетским сказом о братьях Эгипте и Данае. Эгипт живет земными заботами, Данаю дано видеть возвышенное и творить. Отношение потребителей произведений к Данаям разное. Какая цензура защитит добропорядочную природу истинного творчества от хищников в масках людей? Какая ситуация спасет интеллектуальные и эстетические художественные достижения от хулы и забвения неразборчивых потомков? Что поможет малочисленной богеме ходоков в запредельность не только обнаруживать и предъявлять Истину, но и просто выживать? Мольбы Даная о пощаде, как предлагает древний эпос? Нет, нет и нет.
Как видно, ситуация, возникшая в нашем городе, далеко не нова. Но нужный совет уже дан. Еще в 1892 году специалист по социальной психологии Г.Тард, расценив в работе "Мнение и толпа" такой конфликт как достаточно жесткий во все времена, писал с немалой долей оптимизма: "интеллектуальные и художественные вершины человечества спасут от разрушения и демократической нивелировки <...> не признательность за добро, оказанное ими миру, и не справедливое уважение к ценности их открытий. Что же спасет их? Хотелось бы думать, что это будет сила их сопротивления". Надо бы добавить надежду, что это будет сопротивление мощного объединения сил творческих личностей невежеству, обучающемуся слишком медленно. Даже гиперактивной деятельности одиночек не достаточно.
Я поднимаюсь на свой этаж. Дверной звонок весело оповестил о моем возвращении. Ему откликнулся знакомый щелчок замка, и из распахнутой двери на меня набросились объятия и поцелуи.
- Мамочка, ты почему не позвонила? Я бы встретила тебя на вокзале! - Светик заботливо взяла тяжеловатую сумку и с дочерней непосредственностью стала опустошать ее, раскладывая содержимое по своим местам. - Вижу, ты работала вместо того, чтобы отоспаться и отдохнуть.
- Надо же когда-нибудь закончить эту писанину. Я и для тебя работу придумала. Выполнишь издательскую часть?
- Ты же знаешь, я всегда готова тебе помочь, чем только смогу, - ответила Светлана, усаживаясь поудобнее для беседы после долгой разлуки.
- Тогда подставляй мои любимые ушки — буду рассказывать.
Мы привыкли обмениваться событиями. В нашей болтовне закрепляется важное, всплывают какие-то оценки, намечаются шаги поддержки. Порой мне просто необходимо прочитать ей тот или иной кусок, чтобы увидеть реакцию на содержание написанного. Читая, я поглядываю на милое личико, а оно то улыбается, то хмурится. Я ценю мнение моей умнички, и мы вместе обсуждаем, что надо поправить.
Я, смеясь, рассказываю с комментариями сценку около храма Св.Екатерины и сетую на раздор между Данаями и Эгиптами.
- А ты вставь этот эпизод в свою незаконченную статью о том, как формировался гражданский конфликт между интеллигенцией и нынешними представителями культуры, - советует Светлана.
- Я и забыла про эту статью. Столько дел!
Светик кинулась к письменному столу, быстро нашла в компьютере нужный файл и распечатала его, чтобы дать мне возможность доработать статью в любой обстановке. Воодушевилась участием и начала читать.
- Вот послушай, как здорово получится: "Не секрет, что до перестройки государственно-общественных взаимоотношений в нашей стране существовала запретная, так называемая, "вторая культура", которую средства массовой информации не обслуживали по политическим причинам. Это была и "кухонная" культура интеллигенции, и субкультура ищущих свои пути подростков, и псевдокультура стремящихся к власти денег дельцов... Пики "второй культуры" удивляли новомодными течениями в искусстве, просматривались через призму международных скандалов, дразнили безответное общество необычным изложением исторических событий и прогнозов, лезли в глаза и уши диковатой манерой поведения стиляг, их "знаковой" одеждой. Можно сказать, что культивировалось необычное видение жизни на фоне обычного быта страны. Без официальной цензуры и корректировки общественным мнением все эти заметные ростки были яркими, угловато-заостренными и порой даже уродливыми. // После замены разрешительного принципа жизни общества, когда все было запрещено кроме разрешенного, на запретительный принцип, когда теперь все разрешено кроме запрещенного, новые течения стийно хлынули в открытое русло общегородской культуры". - Светик отложила листы и, стараясь убедить меня, добавила, - слышишь? Здесь про общегородскую культуру. К тому же, берусь доказать, что покровители псевдокультуры, пользуясь финансовыми, административными и прочими ресурсами, сделали себя недосягаемыми не только для критики, но даже для кулуарного обсуждения.
- Во-первых, - отвечаю раззадорившейся Светланке, - я очередной раз восхищаюсь твоей памятью. Во-вторых, вопрос об отдельных именах даже не ставится. И в-третьих, хоть исследования по истории актуального искусства с указанием на конкретных деятелей, подобные обзорам "Похищение Европы" и "Похищение разума" Александра Медведева, и большая редкость, но я окунаться в эту тьму не буду. Мне еще свое открытие продвигать.
- Где же золотая середина между запретом и свободой? - Пожала плечами Светуля. - А впрочем, это и не моя тема. Моя сфера деятельности — надзор за соблюдением законов, а для творчества законы не писаны.
- Это верно, не писаны людьми. Но есть эволюционные принципы. Классические школы, берегущие развитие от бессмыслицы и бесвкусицы, опасаясь ошибок, держатся скромно и к изменившейся ситуации адаптируются очень медленно, их еще тяготит соцреализм. Зато истинные вольнодумы, освобожденные от оков запретов, могут не бояться предъявлять свои видения. Победа над ужасами двадцатого века окрылила людей. Цвет нации, как добросовестный учитель после недуга, может приступить к выполнению своего предназначения.
- Боже, как высокопарно! Ты еще про духовные силы Санкт-Петербурга не забудь. Давай-ка я лучше покормлю тебя после дальней дороги.
Светик убежала на кухню, а я стала читать распечатку еще не опубликованной статьи. Рассмотрение давней проблемы было навеено беседами с художницей-искусствоведом Ксенией Трулль, с которой Санкт-Петербург познакомил меня на одном из вернисажей. Их количество резко возросло благодаря многочисленным художественным галереям, появившимся в первые годы Перестройки. Пусть еще не все условия созданы в городе для простора подлинного творчества, но Санкт-Петербург старается. Очень старается. Возвращая себе статус столицы, он не мирится с невзгодами. Он стремится стать гордостью третьего тысячелетия. В Санкт-Петербурге, как и во всей России, конфликт элитной и массовой культур не исчерпан. Мозолящей глаза массовой культуре, лукаво ссылающейся на экономическую необходимость быть именно такой, какая она есть, стойко противостоит сакральная интуиция интеллекта и прагма-традиция мастерства. Есть надежда, что высокое предназначение Санкт-Петербурга не только не растает, но, возрождаясь после бед, расцветет могущественно и благородно. Будем надеется, что Эгипт полюбит Даная. Для их примирения у Санкт-Петербурга есть свой собственный трехсотлетний опыт. Направленная на духовное развитие сила, на которую уповал Г.Тард, должна проявиться именно отсюда, из города "воспитывающего в народе свободу и достоинство". По концентрации творческого потенциала и политической значимости Санкт-Петербург похож на возрожденческие города, в частности на Венецию, в подражание которой он и был задуман. Сегодня Северная столица продолжает замаливать грехи, залечивать раны, восстанавливать разорванные связи... Именно к Санкт-Петербургу, к его красоте и интеллекту, опять обращены и ревнивый взгляд Москвы, и внимание теперь уже не только Запада, но и Востока. Сегодня представители иностранных государств и международных концернов смотрят на Санкт-Петербург с большой заинтересованностью, не имеющей ничего общего с прежним насмешливым любопытством. Они видят, как после десятилетий атеизма полнокровно возрождается святая вера людей в осуществление Истин.
- А тебе здесь звонили, звали, приглашали, напрашивались в гости. - Сообщила Светик, входя с оладушками, испеченными на скорую руку. - Кончай свое затворничество. Это раньше, в прошлом веке, независимые литераторы были вынуждены превращаться в философов ради гумилевского будущего. Как у тебя там? "Как предвестник, словно о России, // Что смотрела в даль как в светлый май, // Вслед за красным небом очень синим // Видел будущее Николай". Публикуй свое синее-пресинее. Даже если твоя высокая-превысокая философия доступна немногим, ее надо поскорее поместить в книгу, чтобы можно было вручить, кому захочешь, для ознакомления, обсуждения, пользования. Теперь это доступно, и разрешения испрашивать не нужно. Были бы деньги.
В активности совета слышался отзвук законности бурной деятельности, в надзор за которой Светлану затянула ее служба на страже Закона. Действительно, как говорится, "жизнь бьет ключом". Теперь петербуржцы ХХI века, как и все россияне, читают и пишут, чего им хочется, сочиняют и слушают любую музыку, рисуют и ваяют, проектируют и строят, учат и учатся, свободно показывают, продают, дарят книги, картины, диски... Люди вступают в творческое содружество, ни у кого не спрашиваясь. Город содействует этому, обеспечивая комфортностью встреч в кафе, выставочных залах, музеях... Санкт-Петербург — духовный наставник горожан — способствует рождению Истин.
- Напечатать тираж книги — это долгая песня. А я чую кого-то интересует ее содержание?
- Как тебе сказать, моя сотрудница, получая второе высшее образование, пишет сейчас не то курсовую, не то дипломную работу на тему, как делаются открытия, изобретения и так далее., и тому подобное.
- Это она напрашивалась в гости?
- Да. Говорит, рассуждалок так много, что выплюнуть хочется, а ничего новенького нет.
- Да ей просто лень покопаться. Новенькое всегда есть. Пусть почитает "Реальность нереального".
- Ты разрешаешь дать ей эту книгу? - Светлана потянулась к телефону, но я остановила ее.
- Нет. Я могу кое-что рассказать ей. Но "Реальность нереального" может понадобиться мне в любую минуту при уточнении библиографии.
- Когда ты сможешь побеседовать с ней? - по-деловому торопила Светлана.
- Можно и сегодня. Вечерком.
Санкт-Петербург вошел к нам в дом в облике симпатичной девушки, намеревающейся пустить в далекое плаванье что-нибудь воистину новое. Она приготовила листы бумаги, гелиевые ручки и настроилась записывать сказанное мною "слово в слово", как на лекции. Я понимала, что ей хочется заполучить курсовую работу чуть ли не целиком или, по крайней мере, основную часть. Однако, отпускать на волю неопубликованный материал в мои планы никак не входило. Поинтересовавшись, с какими работами по теме она уже ознакомилась, я предупредила ее, что в нашем распоряжении не более двадцати-тридцати минут, и в ритме "под запись" начала повествовать с небольшими паузами:
- Попробуем разглядеть, как складываются взаимоотношения истинного творчества с низкопробной культурой духовного неведения, как выглядит противостояние гражданских мнений Творцов-Учителей и Толпы-Учеников. По сути, речь пойдет о самопроизвольном процессе увеличения пространства понимания.
Давно замечено, что во время кризисов опасность мобилизует сознание людей, обостряет их подсознание и даже интуицию. Цель — спастись, найти выход из критического состояния.
В современной России поиску выхода из кризисной ситуации конца ХХ века дополнительно способствовали и новые информационные технологии, и всплеск издательской деятельности,так неожиданно получившей доступ к "ненаучной" литературе. К тому же, рыночная экономика открыла возможность широкого ознакомления с исторической, научной, философской, богословской и даже оккультной литературой.
Рынок едва успевал обеспечивать запросы любознательных, когда после пресыщения образованных людей естествознанием и атеизмом марксистско-ленинской идеологии у многих появлялось чувство недостаточности разумных представлений о "реальности нереального", как окрестила нарождающуюся мысль известная чета московских философов.
От переполнения информацией, от контакта новых сведений с застарелыми вопросами в головах заискрило и засверкало под едва сдерживаемые возгласы "Эврика!". Давно почившие философы и литераторы вдруг оказывались мудрыми собеседниками и дельными подсказчиками. Древние тайны переставали быть тайнами. Начался процесс активного переосмысления прежних представлений о существовании и возникновении всего известного. Политическая элита стала прислушиваться к посвященным.
Психологи знают, что мощное стремление "понять! чего бы это ни стоило!" вознаграждается удивительными открытиями, которые, как это нередко бывает, сами "мимоходом" выплескиваются рифмованными строками стихов. Заметь, я ни слова не произношу о ритме стихов и не уточняю понятие "стих". Верно, из подобных переживаний рождались в "испепеляющие годы" проникновенные стихотворения высокообразованных языковедов, получивших меткое определение "поэты-символисты серебряного века". Подыскивая понимаемые образы и сказывая о них стихами, "учителя будущего" вскрывают суть сложившейся ситуации и предлагают внимающим ученикам пути выхода из кризиса. При этом поэты не задумываются о вероятии осуществления открытий и об опасностях, таящихся в неизвестности. Поэзия — не профессия. Стихами особо чувствительные натуры оглашают неведомое.
Суть в том, что поэты всем своим существом воспринимают нечто, не имеющее имени-названия, и стараются рассказать о нем подходящими образами. Образов может быть несколько, и чтобы удерживать их на стержне необозначенной мысли стихотворцы пользуются ритмом. Но не это главное. Важно знать, что внимающий не может увидеть открытие точно так же, как его ощутил посвященный. В искусном сказывании есть еще и невербальные образы веденья. Они-то и оказывают сильное воздействие на малообразованные толпы, глухие к знамениям событий.
Для пояснения я воспользуюсь известными именами и фактами. Показательно, что к поэтическим исканиям Андрея Белого, Александра Блока, Николая Гумилева, Вячеслава Иванова, Владимира Соловьева... практически моментально присоединились на редкость подготовленный пушкинской эпохой талант Сергея Есенина и самобытный голос Владимира Маяковского. Усвоив высоты русского слога, они пришли в поэтическую гласность представителями настроя на демократическую Русь. Истинные ходоки в запредельность, Александр Блок и Зинаида Гиппиус, не смотря на свое духовное превосходство, сразу приветили "земляного поэта" Есенина, высоко оценив нравственно здоровый голос из русской глубины, вовремя вступивший в диалог с имперской столицей на достойном диалекте. А Маяковский, чуя пульс времени и ощущая себя "заводом, вырабатывающим счастье", всей мощью своей энергии устремился в будущее, увлекая внимающих в азарт перемен. Оба поэта сумели соединить плач по России ХIХ с надеждами на ХХ век.
Практика подтвердила теорию. Эволюционное "открытие", по имени Социалистический Реализм, учуяно и высказано интеллигенцией, воспринято учениками из народа и по мосту поэзии передано массам, которые поняли все по-своему, и получилось то, что получилось, - завершила я эксклюзивную минилекцию аккордной фразой.
- А по какому мосту мы переместимся через пропасть между сегодняшней действительностью и желанным благополучием? - Это входящая в кабинет Светланка помогла окончить визит вопросом без ответа. Ее молоденькая сослуживица заторопилась уходить, а мы не стали удерживать гостью, вторгшуюся своей безотлагательной заботой в день моего возвращения в обычную жизнь.
Первый шаг навстречу городской цензуре сделан. Интересно, как отреагирует некая кафедра некоего санкт-петербургского университета "на порцию свежего воздуха"? Интересно, что ответит симпатичная девушка на вопрос: "Откуда Вы вычерпали эту водицу о процессе посвящения в апокалипсические времена?" После публикации рукописи для меня настанет нелегкая пора пересудов, честной и самовлюбленной критики, мнений и рецензий зрячих и подслеповатых цензоров. Надзор за интеллектуальным действом, особенно в таком городе как Санкт-Петербург, - это серьезно! Вдох — выдох — вдох... Жизнь продолжается!
После похода в магазин на столе появились салатики, фрукты и шампанское в честь последнего листа, последнего абзаца, последнего слова и точки, поставленной в многолетнем труде.
- Мам, а помнишь как у Бориса Родина? "Много зрелищ, вволю хлеба.// Отчего же счастья нет?" Почему так? Я опасаюсь, что и ты загрустишь после откликов на публикацию.
- Это про тоску творческих личностей. Им нужен понимающий слушатель, единомышленник. Именно на это указывал Тард названием своего труда "Мнение и Толпа". Мнение индивида и суд толпы — это неизбежно. Творчество надеется на внимание, сначала хотя бы единиц, но в идеале — на всеобщее понимание, на достижение которого порой уходят годы, а иногда и столетия. По поводу противостояния агрессивного большинства мнению пророка хорошо сказал Владимир Соловьев. Его строки в "Ex oriente lux" /Свет с Востока/ словно о сегодняшних днях написаны:
Чего ж еще недоставало?
Зачем весь мир опять в крови?
Душа вселенной тосковала
О духе веры и любви!
- Да, недостает не только веры и любви, - соглашается Светик, - недостает еще единения мудрых сил, чтобы они "могучей кучкой" воспитателей направили непослушную толпу в добротное грядущее.
- Можешь выступать вместо Тарда. Он еще в ХIХ веке писал, что "вершины человечества" спасут силы сопротивления темной толпе.
Вера и Любовь! Какими еще словами высказать, как нуждаются творческие души в доверии к их находкам из Небытия?! Каждая Новь-Весть сама встраивается в познание именем из историчности звука. Сочинитель только складывает творения тишины, только записывает. Одновременно срабатывает его инстинкт самобережения от бескомпромиссной критики. Исписанные листки надолго прячутся от посторонних глаз. Им предстоит карантин временем и контроль строгой самоцензуры.Это потом разностороннее образование позволит объяснить "весть" доступным языком. Так вызревал труд "Эволюция и Право", в котором описаны размышления о бытии и вероятии развития.
- Ты о чем задумалась, мамочка?
- Да так... Вспоминаю, как во мне разгоралось откровение о природе понимания. Утром я шла по Невскому и задавалась вопросом: живи я не в Санкт-Петербурге, а в каком-нибудь другом месте, открылась бы мне тайна алфавита?
- Конечно нет! В нашу столицу стекаются огромные потоки информации, и ты купаешься в них. Именно здесь ты познакомилась с людьми, которые вселили в тебя интерес к загадкам природы. Кажется, это у Гете: "Суметь возбудить других гораздо лучше того, что можешь дать им"?
- Да, книги и люди, люди и книги.
- И потом, - продолжала Светлана, - ты где-нибудь, кроме наших друзей и знакомых в Санкт-Петербурге, встречала сопереживание твоим интересам и колебаниям по поводу публикации открытия вековых секретов? Мне наш город представляется чем-то вроде поля шахмат, на котором фигуры взаимодействуют в соответствии со своими возможностями ради единой цели. Ты ратуешь в разгар беды "наводнения новыми течениями" за надежное изъяснение и понимание мыслей путем пользования откорректированным алфавитом умнейшего русского языка; Ксения Трулль особо значимые символы украшает на своих картинах роскошными букетами цветов; Борис Родин, может быть, и не читал рассуждений Тарда о недопонимающей толпе, но разумно превращает свои стихи в песни, так как с толпой надо общаться на поясненном музыкой языке.
- Кстати, у Бориса Родина на этот раз будет юбилейная дата. Я задумала преподнести ему необычный портрет — духовный образ поэта. Помнишь, в год выпуска первого томика стихов "Счастливый билет" я поздравляла его с букетом из белых роз и веточек сосны?
- Помню, помню, - заулыбалось мое солнышко. - Особый язык, понятный только посвященным! Букет взаимопонимания — нечто не видимое, не вещное! То был Дух Веры и Любви!
- Смейся, смейся... А я сегодня видела картины художницы, которая умеет передавать невидимое. Хочу найти ее и заказать натюрморт: красивый синий томик "Счастливый билет" и ветви сосны.
* * *
Санкт-Петербург с честью оправдал свое назначение, справился с трудной задачей. Казалось бы, город переполнен товарами, подарками, цветами. "Чего ж еще недоставало?" Но современная рыночная культура, вроде бы готовая обслужить любого по любому поводу, и весьма искусно, закономерно обнаружила свою недостаточность. Только продуманный заказ, исполненный по секретам традиционного мастерства талантливой художницей Ириной Алекс, удовлетворил взыскательный вкус. Картину назвали "Счастливый билет". Без осмысления событий, без творческих устремлений, порывов и находок юбилейное поздравление стало бы поверхностно бездушным.
Незнающие историю сюжета надолго задерживали свой взгляд на светлых веточках сосны, чувствуя, что рядом с названием синего томика они извещают о чем-то очень важном. Так раздвигаются границы всеобщего понимания. Картина "Счастливый билет" начала свое существование среди людей, внося в общество свою интонацию, созданную тремя необычными петербуржцами. В Евангелие устами олицетворения Истины сказано: "где двое или трое собрались во имя Мое, там Я посреди них". Посреди творящих. Потому и принято небольшие творческие сообщества называть богемой.
Теперь уже не одно столетие дыхание города Святого Петра обеспечивает непрерывность процесса творения и растущей взаимности Мнения и Толпы. Во Истину, наш город — жилище для всякого люда. Он и Санкт-Петербург, и Питер одновременно. Пусть будет так, лишь бы Дух Веры, Любви и Единения никогда не покидал нас!
© Магнолия Дмитриева. 2011г.
Дневник "Магнолия" в программе "АРТинвестмент Форум" содержит авторские записи для публикации, в том числе иллюстрированные.
Перепечатка без оформленного согласия автора запрещена.
Всего комментариев 0
