СТАРОЕ ИНТЕРВЬЮ АЛЕКСАНДРА БРЕНЕРА
Запись от NZR размещена 15.08.2010 в 01:23
В Сети недавно обнаружила интервью Александра Бренера, данное им известному журналисту еще в 2002 году.
Это интервью, на мой взгляд, добавляет новые краски в портрет художника-радикала, художника-анархиста, как характеризует его пресса.
Александр Бренер:
ИНТЕРВЬЮ
На вышке осушенного для восстановления храма Христа Спасителя бассейна "Москва" Бренер прилюдно занимался онанизмом, перед картиной Рембранта (ошибка - на самом деле - Ван-Гога - прим. Ираклий Тапир) в Пушкинском музее представил журналистам ладонь со своими экскрементами, в одних трусах и боксерских перчатках скакал на Лобном месте и вызывал Бориса Ельцина "на праведный бой", бутылками с кетчупом разбил пару окон в посольстве Белоруссии. После этой акции Бренер и уехал за границу. И вскоре вновь прогремел на весь художественный мир, пририсовав зеленой нитрокраской знак доллара на знаменитой картине Казимира Малевича "Белый крест" в музее Амстердама. После отсидки в голландской тюрьме Бренер жил то в Вене, то в Лондоне. И вот недавно он неожиданно появился в Санкт-Петербурге со своей герлфренд, австрийской художницей Барбарой Шурц. Поселились они в центре Питера, на Моховой, недалеко от Фонтанки и Невского. В крохотной комнате знакомого Бренера в огромной, комнат на десять, коммунальной квартире с окном, смотрящим в "колодец". В типичном питерском доходном доме середины позапрошлого века, где в парадном в фаянсовые цветы кафеля стиля модерн вбиты еще в двадцатые годы шурупами изоляторы электропроводки. За годы отсутствия Бренера в России его имя обросло клубком слухов и легенд. По одной из них, хитрый Бренер выбрал для своей акции либеральную Голландию, чтобы прославиться, а в тюрьме сидеть поменьше. С этого слуха и начался наш разговор.
- Поначалу я готовился сделать это в Нью-Йорке, в Музее современного искусства. Но в самый последний момент, утром, когда я туда уже направлялся, позвонил мой друг и рассказал, что он говорил с адвокатом и тот сказал ему, что это будет восемь лет в тюрьме. И я завернул. Восемь лет я сидеть не хотел. Потом мне стало тяжело, что я не сделал это. Я жил в Париже, в Италии, в каталоге случайно увидел, что есть такая работа в Амстердаме, и поехал туда. Я не знал, либеральная ли там тюрьма.
- А в чем смысл этой акции?
- По-разному можно интерпретировать. Зависит от времени. Тогда я её интерпретировал как луддитскую акцию. Элементарный, простой жест по деструкции картины как музейной собственности, собственности того, что называется артсистема. По рисованию знака, который означает экономическую эксплуатацию.
- Какова стоимость той картины?
- Не помню. То ли три миллиона, то ли десять. Помню, что цифра меня ужаснула, думал, что за это могут дать дополнительный срок, но дали мне всего 5 месяцев. Но и это был самый большой срок за порчу картины в Голландии. А сколько она стоит, это не важно. Цена зависит от того, называет её прокурор или адвокат. На мне висит штраф около 10 тыс. долл. Но, как сказал мой адвокат, это невозможно с меня востребовать. Мои родители в Израиле до сих пор получают письма из Амстердама с требованием оплатить эту сумму. Еще суд постановил, что я не могу появляться в этом музее три года. Сейчас срок истёк, и я могу туда свободно прийти и ещё сделать акцию.
- А чем ты в тюрьме занимался?
- Писал книжку, смотрел, как работает тюрьма, знакомился с людьми. Играл в теннис. Работал в цехе, делал всякие гайки. Голландская тюрьма - это действительно очень либеральная и рациональная тюрьма. Заключенных не мучают, нет никакого персонального отношения к ним. Всё устроено как машина. После тюрьмы я поехал на выставку в Вену, познакомился там с Барбарой, и мы начали работать вместе. Мы много сделали вместе, издали пять книг, одну на английском. Среди них одна для нас очень важна, она называется "Татуировки на тюрьмах". Она издана на двух языках: немецком и русском. Это обзор наших акций, нашей работы и теоретические записки о том, какую теорию мы используем для наших работ.
- Можешь ее сформулировать в нескольких словах?
В то время мы идентифицировали себя как анархисты. Это было как ответ на лживую либерально-левую позицию, которая процветает в артсистеме. Поскольку все художники в международной системе это институциональные художники, которые работают в большом политическом и либеральном контексте, то они должны, как это принято на Западе, занимать какую-то политическую позицию. Обычно эта позиция леволиберальная, с принципами толерантности, свободного обмена. Но на самом деле в этой системе существуют свои жесткие законы, ограничения, дискриминации, исключения и т.д. Позиция анархиста - попытка критиковать эти условия артсистемы с точки зрения максимальной свободы и с точки зрения леворадикального праксиса. Сейчас мы понимаем себя как радикально-демократических марксистов, которые используют теории Розы Люксембург, и Грамши, Дебора, ну и Маркса, разумеется. Поскольку марксистская теория более реальная, а анархизм теоретически почти не развивался со времён Бакунина. Хотя это очень живой праксис, который прошел через много этапов, но теоретически нам важнее сейчас марксизм.
- Ты продаёшь свои работы?
Да, графику. У нас есть два галериста в Вене и один в Берлине. Через них мы и продаем свои работы по 100 долл. Это очень демократические цены, и на них мы реально не способны выживать. В год продаем пять-шесть рисунков. На последней "Арт-Москве" наша берлинская галеристка продала одну картину, и до сих пор мы не получили от нее несчастную сотню долларов. Наши галеристы плохие, и у нас нет реальной надежды на профессиональное существование.
-А на что живете? (Бренер немного смутился.)
-Мы живем на те скромные ресурсы, которые Барбара получает от своей семьи.
- Я вообще не понимаю, зачем это спрашивать, - раздражённо вмешивается в наш разговор Барбара Шурц. Я начинаю сумбурно объяснять, что публику всегда интересовали простые житейские вопросы. Барбара просит подчеркнуть, что за жилье они не платят, и в Питере жить "в тысячу раз дешевле, чем в Вене". А год жили в Лондоне, когда были деньги.
- Мы выживаем за счет галеристов, за счет отдельных проектов, - вмешивается Бренер. - Был период, когда мы выживали за счет тех денег, которые получала Барбара персонально. Сейчас это кончилось. Отчасти поэтому мы сюда и приехали. Надеемся, что здесь мы сможем существовать. В Лондоне это уже было невозможно.
- Как ты теперь оцениваешь недавние годы, когда российское радикальное искусство гремело почти на весь мир?
- Считаю, что это миф. Никакого радикального искусства не существовало.
- А чем же вы тогда занимались?
- Существовали отдельные практики. Критик Екатерина Деготь пытается назвать все это московским акционизмом, по ассоциации с венским акционизмом. Это дешевая спекуляция. Существовали отдельные фрагментарные практики: вот Кулик, вот Бренер, вот еще кто-то. Для меня сначала это был элементарный протест против тех условий, в которых существует художественная среда в Москве. Против разных элементов этого существования. А потом это стало политическим искусством, поскольку я двигался сначала бессознательно, а потом все более осознанно в сторону политического понимания культуры и искусства. Сейчас я занимаюсь политическим искусством.
Пять-семь лет назад кроме Бренера на московской художественной сцене скандальной известностью пользовались художники Анатолий Осмоловский, Алена Мартынова, Авдей Тер-Оганьян, Олег Мавромати. Кулик "ставил" художественные эксперименты с животным миром, даже фотографировался во время совокуплений с животными, входил в образ собаки на многочисленных выставках от Базеля до Нью-Йорка и, иногда вырываясь из "художественного пространства", нападал на буржуазных дам и покусывал их за лодыжки. Анатолий Осмоловский экспериментировал с советскими святынями. На Красной площади с группой своих художников выложил неприличное слово из трех букв, на плече памятника Маяковскому раскурил сигару и, в конце концов, с учениками "захватил" трибуну Мавзолея и вывесил там лозунг: "Против всех". Тер-Оганьян и Мавромати вели "художественный диалог" с православием. Первый рубил иконы на выставке "Арт-Манеж", а второй распял себя на кресте. Власти диалога не поняли, возбудили уголовные дела, и Тер-Оганьян сбежал в Прагу, а Мавромати - в Софию. Олег Кулик довольно успешно продает сейчас свои фотоработы на животные темы, Осмоловский живет на западные гранты и занимается историей и теорией актуального искусства. С Куликом и Осмоловским Александр Бренер участвовал не раз в совместных выставках, акциях и проектах. Но затем в Москве, Роттердаме и Любляне он стал громить работы своих коллег. Особенно доставалось работам Олега Кулика.
Бренер: - Этих людей я не уважаю, презираю. Считаю плохими художниками. Хороший художник - это Павел Николаевич Филонов, который всегда настаивал на своей позиции и никогда ее не предавал, жил впроголодь, не продавал своих картин, завещал свои картины пролетариату и старался сохранить свое лицо. У Кулика или Осмоловского вообще нет лица и не было. Как только я узнал Осмоловского, я понял, что это тип комсомольского вожака, то есть ничтожество. Мавромати - это мелкий буржуа плюс люмпен, абсолютно циничный, расчетливый, но не умный. Другое дело Авдей. Это художник, который имеет свои представления об искусстве. Они очень романтические, старомодные и вздорные. Но абсолютно честные. Поэтому он сейчас в Праге, ему очень тяжело, он в депрессии, и ему никто не помогает.
- Чем вы будете теперь заниматься в Питере?
- Я организовал здесь антиавторитарную группу (точнее, пока это семинар), которая пытается работать с марксистской теорией и теорией самоорганизованных групп типа "Черных пантер", анархистов и т.д. Для того чтобы использовать эти теории в условиях современной политической ситуации в России, в Петербурге.
- Но "Черные пантеры" - это ведь экстремистская организация.
"Черные пантеры" - это люди, которые вывели черных из Гарлема, из гетто. Дали черным идеологию освободительную, дали им уверенность в себе. Это было движение, на которое откликнулась вся интеллектуальная и молодежная Америка. Это были политические активисты, а экстремистами и террористами их называли власть и СМИ, т.е. аппарат подавления и эксплуатации. У них был лозунг: "Самозащита для черного народа". Они раздавали оружие черным, чтобы те могли защищаться от произвола полиции и американской администрации.
- Кого и из какого Гарлема ты здесь собираешься выводить?
Это был исторический пример. Здесь сейчас происходит соединение политической и экономической власти, олигархических элементов и совершенно позорная культурная нормализация. Интеллектуалы, художники, писатели согласны с этой политической ситуацией. Сейчас нужно найти те социальные группы, которые готовы начать протестное движение против этой позорной политической ситуации.
- Это будет группа интеллектуалов?
- Нет, реальное протестное движение возможно только как политическое и массовое. Эту аудиторию нужно формировать, нужно идти в университеты, на заводы, не знаю куда... На улицу, к бомжам. (Что почти обречено.) Завязывать контакты с теми, кто чувствует себя угнетенными. Весь мой путь художника построен на протесте против тех условий, которые существовали в художественной среде, а сейчас я просто осознал, может быть даже поздно для такого взрослого человека, что на самом деле культура и политика абсолютно связаны. Это две модели, которые взаимодействуют постоянно и друг друга подпитывают. В России формируется новая идеология, абсолютно чудовищная, отвратительная. Любой нормальный человек должен протестовать и бороться. Я хочу превратиться в политического активиста. Искусство - это недостаточно. Слишком замкнутая сфера, слишком слабый язык. Надо работать более серьезно. Этого требует ситуация. Но насколько эта затея может осуществиться, я абсолютно не знаю. Поскольку существует тысяча возможностей выслать меня отсюда. Но если это случится, я продолжу работать над этим в другом городе, в другой стране. На самом деле в мире существует огромное антикапиталистическое движение, которое началось с Сиэтла и продолжается сейчас. То, что мы хотим организовать здесь, часть этого мирового протестного движения.
- Антиглобалистского?
- Это неправильно, поскольку здесь наша деятельность должна иметь специфические цели, направленные против этой власти. Хотя эта власть стала возможна только благодаря глобализации капитализма. Но это не антиглобалистское движение, оно должно быть специфично.
А знаешь ли ты о том, что в современной политической жизни России партии и движения, даже очень радикальные, покупаются и продаются под определенные политические нужды? Не боишься прямо или косвенно попасть в этот водоворот? На этот рынок?
- Могу себе представить. Но существует логика деятельности групп и людей. Когда появилось движение Мартина Лютера Кинга, то лидера нужно было убить, а не подкупить. Движение Ганди никто не купил. Сапатистов еще никто не купил. Логика таких движений исключает те процессы, о которых ты говоришь. Отдельные предатели, провокаторы, коллаборационисты здесь абсолютно не важны. Они всегда есть, но не характеризуют движение реально.
- Ты, я знаю, участвовал в антиглобалистских демонстрациях в Праге. Имеется ли еще опыт политического сопротивления?
- Когда мы жили в Лондоне, то встретили группу анархистов "Вомблс", с ними мы участвовали в демонстрациях. У них есть свои специальные тактики борьбы с полицией. В Лондоне у нас был проект, посвященный технологиям сопротивления. Он кончился плохо, серьезной дракой. Потому что там участвовали фашисты. Не организационно оформленные, а по духу. Драка длилась минут пятнадцать, и потом мы оттуда сбежали. А фашисты продолжали там свою оргию. Об этом была большая передача по Би-би-си.
- И Барбару били?
- Барбару били на другой акции - в знаменитой лондонской галерее Чарльза Саачи. Там была выставка фотографа с Украины Бориса Михайлова, он в Берлине сейчас живет. Это были огромные фотографии русских нищих, больных сифилисом, с вываленными гениталиями. Пошлейшая, отвратная фотография, эксплуатирующая русскую тему нищеты. Абсолютно похабно, деполитизированно и продажно. Мы просто там начали орать. Мы не хотели там портить стены, чтобы не арестовали и не присудили штрафы. Это вызвало чудовищное раздражение посетителей. И был там клиент, который начал Барбару душить и бить меня.
Григорий НЕХОРОШЕВ
[19.08.2002]
http://mamba.ru/diary/tags.phtml?use...95782&tag=arto
Это интервью, на мой взгляд, добавляет новые краски в портрет художника-радикала, художника-анархиста, как характеризует его пресса.
Александр Бренер:
ИНТЕРВЬЮ
На вышке осушенного для восстановления храма Христа Спасителя бассейна "Москва" Бренер прилюдно занимался онанизмом, перед картиной Рембранта (ошибка - на самом деле - Ван-Гога - прим. Ираклий Тапир) в Пушкинском музее представил журналистам ладонь со своими экскрементами, в одних трусах и боксерских перчатках скакал на Лобном месте и вызывал Бориса Ельцина "на праведный бой", бутылками с кетчупом разбил пару окон в посольстве Белоруссии. После этой акции Бренер и уехал за границу. И вскоре вновь прогремел на весь художественный мир, пририсовав зеленой нитрокраской знак доллара на знаменитой картине Казимира Малевича "Белый крест" в музее Амстердама. После отсидки в голландской тюрьме Бренер жил то в Вене, то в Лондоне. И вот недавно он неожиданно появился в Санкт-Петербурге со своей герлфренд, австрийской художницей Барбарой Шурц. Поселились они в центре Питера, на Моховой, недалеко от Фонтанки и Невского. В крохотной комнате знакомого Бренера в огромной, комнат на десять, коммунальной квартире с окном, смотрящим в "колодец". В типичном питерском доходном доме середины позапрошлого века, где в парадном в фаянсовые цветы кафеля стиля модерн вбиты еще в двадцатые годы шурупами изоляторы электропроводки. За годы отсутствия Бренера в России его имя обросло клубком слухов и легенд. По одной из них, хитрый Бренер выбрал для своей акции либеральную Голландию, чтобы прославиться, а в тюрьме сидеть поменьше. С этого слуха и начался наш разговор.
- Поначалу я готовился сделать это в Нью-Йорке, в Музее современного искусства. Но в самый последний момент, утром, когда я туда уже направлялся, позвонил мой друг и рассказал, что он говорил с адвокатом и тот сказал ему, что это будет восемь лет в тюрьме. И я завернул. Восемь лет я сидеть не хотел. Потом мне стало тяжело, что я не сделал это. Я жил в Париже, в Италии, в каталоге случайно увидел, что есть такая работа в Амстердаме, и поехал туда. Я не знал, либеральная ли там тюрьма.
- А в чем смысл этой акции?
- По-разному можно интерпретировать. Зависит от времени. Тогда я её интерпретировал как луддитскую акцию. Элементарный, простой жест по деструкции картины как музейной собственности, собственности того, что называется артсистема. По рисованию знака, который означает экономическую эксплуатацию.
- Какова стоимость той картины?
- Не помню. То ли три миллиона, то ли десять. Помню, что цифра меня ужаснула, думал, что за это могут дать дополнительный срок, но дали мне всего 5 месяцев. Но и это был самый большой срок за порчу картины в Голландии. А сколько она стоит, это не важно. Цена зависит от того, называет её прокурор или адвокат. На мне висит штраф около 10 тыс. долл. Но, как сказал мой адвокат, это невозможно с меня востребовать. Мои родители в Израиле до сих пор получают письма из Амстердама с требованием оплатить эту сумму. Еще суд постановил, что я не могу появляться в этом музее три года. Сейчас срок истёк, и я могу туда свободно прийти и ещё сделать акцию.
- А чем ты в тюрьме занимался?
- Писал книжку, смотрел, как работает тюрьма, знакомился с людьми. Играл в теннис. Работал в цехе, делал всякие гайки. Голландская тюрьма - это действительно очень либеральная и рациональная тюрьма. Заключенных не мучают, нет никакого персонального отношения к ним. Всё устроено как машина. После тюрьмы я поехал на выставку в Вену, познакомился там с Барбарой, и мы начали работать вместе. Мы много сделали вместе, издали пять книг, одну на английском. Среди них одна для нас очень важна, она называется "Татуировки на тюрьмах". Она издана на двух языках: немецком и русском. Это обзор наших акций, нашей работы и теоретические записки о том, какую теорию мы используем для наших работ.
- Можешь ее сформулировать в нескольких словах?
В то время мы идентифицировали себя как анархисты. Это было как ответ на лживую либерально-левую позицию, которая процветает в артсистеме. Поскольку все художники в международной системе это институциональные художники, которые работают в большом политическом и либеральном контексте, то они должны, как это принято на Западе, занимать какую-то политическую позицию. Обычно эта позиция леволиберальная, с принципами толерантности, свободного обмена. Но на самом деле в этой системе существуют свои жесткие законы, ограничения, дискриминации, исключения и т.д. Позиция анархиста - попытка критиковать эти условия артсистемы с точки зрения максимальной свободы и с точки зрения леворадикального праксиса. Сейчас мы понимаем себя как радикально-демократических марксистов, которые используют теории Розы Люксембург, и Грамши, Дебора, ну и Маркса, разумеется. Поскольку марксистская теория более реальная, а анархизм теоретически почти не развивался со времён Бакунина. Хотя это очень живой праксис, который прошел через много этапов, но теоретически нам важнее сейчас марксизм.
- Ты продаёшь свои работы?
Да, графику. У нас есть два галериста в Вене и один в Берлине. Через них мы и продаем свои работы по 100 долл. Это очень демократические цены, и на них мы реально не способны выживать. В год продаем пять-шесть рисунков. На последней "Арт-Москве" наша берлинская галеристка продала одну картину, и до сих пор мы не получили от нее несчастную сотню долларов. Наши галеристы плохие, и у нас нет реальной надежды на профессиональное существование.
-А на что живете? (Бренер немного смутился.)
-Мы живем на те скромные ресурсы, которые Барбара получает от своей семьи.
- Я вообще не понимаю, зачем это спрашивать, - раздражённо вмешивается в наш разговор Барбара Шурц. Я начинаю сумбурно объяснять, что публику всегда интересовали простые житейские вопросы. Барбара просит подчеркнуть, что за жилье они не платят, и в Питере жить "в тысячу раз дешевле, чем в Вене". А год жили в Лондоне, когда были деньги.
- Мы выживаем за счет галеристов, за счет отдельных проектов, - вмешивается Бренер. - Был период, когда мы выживали за счет тех денег, которые получала Барбара персонально. Сейчас это кончилось. Отчасти поэтому мы сюда и приехали. Надеемся, что здесь мы сможем существовать. В Лондоне это уже было невозможно.
- Как ты теперь оцениваешь недавние годы, когда российское радикальное искусство гремело почти на весь мир?
- Считаю, что это миф. Никакого радикального искусства не существовало.
- А чем же вы тогда занимались?
- Существовали отдельные практики. Критик Екатерина Деготь пытается назвать все это московским акционизмом, по ассоциации с венским акционизмом. Это дешевая спекуляция. Существовали отдельные фрагментарные практики: вот Кулик, вот Бренер, вот еще кто-то. Для меня сначала это был элементарный протест против тех условий, в которых существует художественная среда в Москве. Против разных элементов этого существования. А потом это стало политическим искусством, поскольку я двигался сначала бессознательно, а потом все более осознанно в сторону политического понимания культуры и искусства. Сейчас я занимаюсь политическим искусством.
Пять-семь лет назад кроме Бренера на московской художественной сцене скандальной известностью пользовались художники Анатолий Осмоловский, Алена Мартынова, Авдей Тер-Оганьян, Олег Мавромати. Кулик "ставил" художественные эксперименты с животным миром, даже фотографировался во время совокуплений с животными, входил в образ собаки на многочисленных выставках от Базеля до Нью-Йорка и, иногда вырываясь из "художественного пространства", нападал на буржуазных дам и покусывал их за лодыжки. Анатолий Осмоловский экспериментировал с советскими святынями. На Красной площади с группой своих художников выложил неприличное слово из трех букв, на плече памятника Маяковскому раскурил сигару и, в конце концов, с учениками "захватил" трибуну Мавзолея и вывесил там лозунг: "Против всех". Тер-Оганьян и Мавромати вели "художественный диалог" с православием. Первый рубил иконы на выставке "Арт-Манеж", а второй распял себя на кресте. Власти диалога не поняли, возбудили уголовные дела, и Тер-Оганьян сбежал в Прагу, а Мавромати - в Софию. Олег Кулик довольно успешно продает сейчас свои фотоработы на животные темы, Осмоловский живет на западные гранты и занимается историей и теорией актуального искусства. С Куликом и Осмоловским Александр Бренер участвовал не раз в совместных выставках, акциях и проектах. Но затем в Москве, Роттердаме и Любляне он стал громить работы своих коллег. Особенно доставалось работам Олега Кулика.
Бренер: - Этих людей я не уважаю, презираю. Считаю плохими художниками. Хороший художник - это Павел Николаевич Филонов, который всегда настаивал на своей позиции и никогда ее не предавал, жил впроголодь, не продавал своих картин, завещал свои картины пролетариату и старался сохранить свое лицо. У Кулика или Осмоловского вообще нет лица и не было. Как только я узнал Осмоловского, я понял, что это тип комсомольского вожака, то есть ничтожество. Мавромати - это мелкий буржуа плюс люмпен, абсолютно циничный, расчетливый, но не умный. Другое дело Авдей. Это художник, который имеет свои представления об искусстве. Они очень романтические, старомодные и вздорные. Но абсолютно честные. Поэтому он сейчас в Праге, ему очень тяжело, он в депрессии, и ему никто не помогает.
- Чем вы будете теперь заниматься в Питере?
- Я организовал здесь антиавторитарную группу (точнее, пока это семинар), которая пытается работать с марксистской теорией и теорией самоорганизованных групп типа "Черных пантер", анархистов и т.д. Для того чтобы использовать эти теории в условиях современной политической ситуации в России, в Петербурге.
- Но "Черные пантеры" - это ведь экстремистская организация.
"Черные пантеры" - это люди, которые вывели черных из Гарлема, из гетто. Дали черным идеологию освободительную, дали им уверенность в себе. Это было движение, на которое откликнулась вся интеллектуальная и молодежная Америка. Это были политические активисты, а экстремистами и террористами их называли власть и СМИ, т.е. аппарат подавления и эксплуатации. У них был лозунг: "Самозащита для черного народа". Они раздавали оружие черным, чтобы те могли защищаться от произвола полиции и американской администрации.
- Кого и из какого Гарлема ты здесь собираешься выводить?
Это был исторический пример. Здесь сейчас происходит соединение политической и экономической власти, олигархических элементов и совершенно позорная культурная нормализация. Интеллектуалы, художники, писатели согласны с этой политической ситуацией. Сейчас нужно найти те социальные группы, которые готовы начать протестное движение против этой позорной политической ситуации.
- Это будет группа интеллектуалов?
- Нет, реальное протестное движение возможно только как политическое и массовое. Эту аудиторию нужно формировать, нужно идти в университеты, на заводы, не знаю куда... На улицу, к бомжам. (Что почти обречено.) Завязывать контакты с теми, кто чувствует себя угнетенными. Весь мой путь художника построен на протесте против тех условий, которые существовали в художественной среде, а сейчас я просто осознал, может быть даже поздно для такого взрослого человека, что на самом деле культура и политика абсолютно связаны. Это две модели, которые взаимодействуют постоянно и друг друга подпитывают. В России формируется новая идеология, абсолютно чудовищная, отвратительная. Любой нормальный человек должен протестовать и бороться. Я хочу превратиться в политического активиста. Искусство - это недостаточно. Слишком замкнутая сфера, слишком слабый язык. Надо работать более серьезно. Этого требует ситуация. Но насколько эта затея может осуществиться, я абсолютно не знаю. Поскольку существует тысяча возможностей выслать меня отсюда. Но если это случится, я продолжу работать над этим в другом городе, в другой стране. На самом деле в мире существует огромное антикапиталистическое движение, которое началось с Сиэтла и продолжается сейчас. То, что мы хотим организовать здесь, часть этого мирового протестного движения.
- Антиглобалистского?
- Это неправильно, поскольку здесь наша деятельность должна иметь специфические цели, направленные против этой власти. Хотя эта власть стала возможна только благодаря глобализации капитализма. Но это не антиглобалистское движение, оно должно быть специфично.
А знаешь ли ты о том, что в современной политической жизни России партии и движения, даже очень радикальные, покупаются и продаются под определенные политические нужды? Не боишься прямо или косвенно попасть в этот водоворот? На этот рынок?
- Могу себе представить. Но существует логика деятельности групп и людей. Когда появилось движение Мартина Лютера Кинга, то лидера нужно было убить, а не подкупить. Движение Ганди никто не купил. Сапатистов еще никто не купил. Логика таких движений исключает те процессы, о которых ты говоришь. Отдельные предатели, провокаторы, коллаборационисты здесь абсолютно не важны. Они всегда есть, но не характеризуют движение реально.
- Ты, я знаю, участвовал в антиглобалистских демонстрациях в Праге. Имеется ли еще опыт политического сопротивления?
- Когда мы жили в Лондоне, то встретили группу анархистов "Вомблс", с ними мы участвовали в демонстрациях. У них есть свои специальные тактики борьбы с полицией. В Лондоне у нас был проект, посвященный технологиям сопротивления. Он кончился плохо, серьезной дракой. Потому что там участвовали фашисты. Не организационно оформленные, а по духу. Драка длилась минут пятнадцать, и потом мы оттуда сбежали. А фашисты продолжали там свою оргию. Об этом была большая передача по Би-би-си.
- И Барбару били?
- Барбару били на другой акции - в знаменитой лондонской галерее Чарльза Саачи. Там была выставка фотографа с Украины Бориса Михайлова, он в Берлине сейчас живет. Это были огромные фотографии русских нищих, больных сифилисом, с вываленными гениталиями. Пошлейшая, отвратная фотография, эксплуатирующая русскую тему нищеты. Абсолютно похабно, деполитизированно и продажно. Мы просто там начали орать. Мы не хотели там портить стены, чтобы не арестовали и не присудили штрафы. Это вызвало чудовищное раздражение посетителей. И был там клиент, который начал Барбару душить и бить меня.
Григорий НЕХОРОШЕВ
[19.08.2002]
http://mamba.ru/diary/tags.phtml?use...95782&tag=arto
Всего комментариев 0