Ирина Макаревич. Плющиха
Запись от Вадим Алексеев размещена 31.08.2011 в 22:50
С Юрием Александровичем Осносом мы познакомились в 50-м году, когда я училась в институте, и через две недели пошли в ЗАГС. В техникуме у меня были приятельницы Люся Адрианова и Нана Ефимова. Люська меня очень выделяла, у нее был старший знакомый, Андрей Арштрем, главный редактор журнала «Кино». Она ему рассказала обо мне, и он решил познакомить меня с писателем. Они дали мой телефон Юрию Александровичу. И вот он мне звонит, ссылаясь на Люсю, и приглашает на Новый Год. Я уже собиралась встречать с морским инженером Леней Александровым. Он был невероятный меломан, и всегда приглашал меня в консерваторию. И я отказалась, долго терялась, какое надеть платье, и великолепно встречала Новый год в бывшем «Яре», тогда «Советской», в компании сотрудников морского министерства. Но Юрий Александрович позвонил после Нового Года снова, и мы с ним встретились на Кузнецком мосту, у Лавки писателей. Пошли на выставку на Кузнецком, а потом в кафе «Арарат» на Неглинной, у глухой стены ЦУМа, напротив памятника первопечатнику Федорову. Сели на диваны за отдельный столик, я была в единственном костюме и белой блузке. Юрий Александрович влюбился и пригласил меня в театр Пушкина, еще куда-то, а к Старому Новому году сделал мне предложение. Я пригласила его к себе домой, мама была им совершенно очарована. На следующий день он прислал мне с двумя рабочими дерево белой сирени в горшке, простоявшее не один год, «Ирочке Макаревич от Юрочки Осноса. Подобное-подобному». Расписались на Остоженке, свадьба была в конце января 51-го у нас в комнате, были сослуживцы, соученицы, соседи. Танцы устраивали напротив, у Бекиных. С Юриной стороны был профессор Марк Нейман, зав кафедрой искусствоведения в ГИТИСе и его жена, музыкальный критик Светка Виноградова, способная женщина с противным, высокомерным характером. Вошла и говорит: «Ой, Юра польстился на красоту, подхватил девчонку из Малокисельного. Красивая девочка, такую поискать!». Марк ее очень любил, она ему страшно изменяла, дошло до того, что он от нее ушел и некоторое время жил у нас.
Потом, не сразу, мы переехали к Юрию Александровичу на Плющиху, в 4-й Ростовский переулок, в две комнаты на первом этаже в деревянном домике на три окошка с трясущимся крыльцом, маленькой прихожей, кухней с газовой плитой и ванной. Вначале он получил квартиру от Союза писателей недалеко от Плющихи, в переулке у Садового кольца. Но там ему не понравилось, и он стал искать место по душе, что-то старомосковское. К большой комнате примыкал коридор, в котором сделали столовую. В прихожей лежала длинная красивая дорожка, которую он продал при переезде на Комсомольский – наш дом ломали. Еще была общая прихожая, но у нас все было обособлено. У нас была домработница Феня, долго жившая в семье родителей Юрия Александровича. Общались мы там с одним соседом, мастеровым Константином Петровичем, он все умел починить и прибить, высокий. С тонкими пальцами, из бывших. Когда уезжали в отпуск в дом творчества, дом оставался на него и он кормил котов. У нас всегда были коты, коты гуляли в форточки, и никто к нам не залезал. Однажды кот забрался в кашпо, раскачался, и как на парашюте полетел вниз. В три часа ночи услышала, как плачет кошка, и подобрала Негричку. Юрий Александрович очень любил животных, однажды подобрал щенка и отдал знакомым на дачу. Когда мы поженились, у него был кот Сидор, потом белый в серых яблоках. Наша квартира была очень со вкусом обставлена, красная мебель, синяя люстра, фарфор, ковры. В первой комнате шкаф стоял с посудой, в столовой висел расписной старинный абажур из бумаги, в углу стоял секретер, за которым он работал. Писал он пьесы, книжки о советской драме и об Островском, он много переводил с французского, немецкого, английского. Самым известным стал его перевод пьесы «Орфей спускается в ад», первый перевод Теннеси Уильямса в России - был нашумевший спектакль с Марецкой. В 49-м году Осноса выгнали из института истории искусств по делу космополитов, после Сталина он хотел вернуться, но не все были «за». Против был жуткий националист Аркадий Анастасьев, пакости делал театровед Костя Рудницкий, и его не взяли обратно.
Благодаря мне мы держали открытый дом, и бывало много гостей, я делала модную тогда сборную солянку, всякие закуски. Мама вечно участвовала, что-то готовила дома, и приезжала к нам на такси: в одной сумке кастрюли, в другой – коробки с пирогами и печеньем. Я никогда не училась у мамы печь пироги, но это, видимо, передается генетически. Юрий Александрович к ней относился с большим уважением. Он не был очень хлебосольным, но был рад и нас поддерживал. Приходили чопорный Юрий Александрович Завадский, большой друг Юрия Александровича, Рубен Николаевич Симонов с сыном Женей, Юрий Александрович Дмитриев, театровед, занимавшийся цирком, главный режиссер Большого театра Иосиф Михайлович Туманов, профессор психологии Павел Максимович Якобсон с женой Ольгой Степановной, актеры. Потом появился Александр Борисович Чаковский с женой. Это все были Юрины друзья, много старше меня, но я с ними подружилась и до их смерти поддерживала отношения. Большой был друг Юрия Александровича Николай Павлович Акимов, хоть и главный режиссер, но абсолютно демократичный. Тогда говорили «акимовщина!», изгоняя сам его дух из театрального института.
Живя на Плющихе, мы все время куда-то уходили, дома не сидели, хоть у нас и было очень уютно. Но Юрий Александрович – не тот человек, который сидит дома. Мы постоянно ходили на премьеры в театры Вахтангова и Моссовета, отсюда и общение с Рубеном и Завадским. Борис Голубовский, друг юности Юры, возглавлял театр Гоголя. Жил он в Доме на Набережной, будучи женат на номенклатурной дочке. Часто ходили в гости в определенные дома, например, к Александру Абрамовичу Каменскому. Очень интеллигентный человек, великолепный критик. Ездили к ним на дачу, там бегал маленький Миша. У нас бывали врачи, с которыми я познакомилась, когда лежала в больнице. Еще были врачи-психиатры из больницы Ганнушкина, Сусанна и Владимир Раппопорты. Они обожали людей искусства, и вечно у себя принимали по субботам-воскресеньям. Сначала они жили далеко, на улице Сайкина, потом с большими трудами получили две комнаты на Пушкинской площади, в доме ВТО. Отдыхали они только в Коктебеле, снимали комнатку, но вокруг них на пляже всегда были писатели, устраивали приемы и ходили на Карадаг.
В Коктебель мы поехали, как только я вышла замуж, первым же летом. Жили скромно, в коттеджах по нескольку комнат, общие удобства никого не смущали. Столовая была на берегу моря. Помню театроведов Инну Вишневскую, Наташу Смирнову, маму Тани Щербины, все время отдыхали Паустовские, жил академик Семенов,был дом у Мариэтты Шагинян, искусствоведа Александра Габричевского, его племянница все время собирала камни, очень симпатичный Гриша Поженян, с ним мы дружили и вечно таскались по берегу моря. В Дубултах с ним же ходили на концерты, но там публика была более респектабельная, Чак имел целые апартаменты в Белом доме. Где-то есть фото: Рубен с Женей, Виктор Важдаев, детский писатель и друг детства Юры, и я. Был шведский домик с роялем, Женя Симонов великолепно играл – он кончал консерваторию, да и я тогда еще не все забыла, Саша Чаковский тоже – он был из хорошей буржуазной семьи. А на втором этаже жил злой и очень конфликтный Виктор Шкловский – после ужина все поют, разговаривают в гостиной, он выходил на балюстраду, и как начинал стучать своей палкой! И все бежали, чтобы не связываться. Уходили и шли в Белый дом – там тоже не все хотели куролесить. Над нами, в доме на улице Ленина, 1, с неразлучной женой жил очень важного вида писатель-фантаст Немцов, писавший огромные советские романы. Тоже не дай бог его было от машинки оторвать. Был еще писатель Кремлев, с дачей на Пахре, сдававший флигель Рудику Антонченко. Мы ездили в Переделкино, ходили к Чуковскому, потом к Чаковскому, в доме творчества жил Тарковский с женой, мы всегда сидели за одним столом. Милейшие люди и собеседники. Так как Юра был на машине, то он всегда их катал по окрестностям. Я всегда помогала Арсению выходить из машины. Не только на природу, ездили по магазинам - в сельпо можно было купить итальянские сапожки, курточки. Вечером собирались у кого-то в номере, распить бутылку шампанского, бутерброды брали с ужина. В Малеевке же все подолгу оставались за столами.
Женя Евтушенко к нам домой не ходил, мы после редакционно-издательского расстались, снова встретились уже в Гаграх и пошли выпивать, Женя без вина - не Женя! В Гагры я поехала без мужа, и Женя в меня снова влюбился, у нас завязался роман, потом в Москве где-то встречались, снова ездили в дом творчества, прекрасно проводили время с поэтами и писателями. Ездили по горам, пили молодое вино, ели шашлыки, он посвящал мне стихи. В это время выгоняли Копелева, мы сидели на пляже и писали огромный протест, потом пошли на почту и отправили его. А Копелев ведь преподавал у нас в институте. Женя в этом отношении всегда был бесстрашным человеком, зря его сейчас все ругают. В Москве он мне очень часто звонил в АПН, просил встречаться, даже жениться предлагал, но я тоже не такая дурочка была – у него потом пять жен было.
Было время, когда Рубен Николаевич мной очень увлекался и присылал хризантемы, не только на день рождения. Но как-то заявился, когда Юрий Александрович был в командировке, и мне пришлось его спустить с крыльца. Потом мы помирились, он позвонил, пригласил меня в театр, и я всегда сидела у него в шикарном кабинете, уставленном красной мебелью, а на спектакле – в ложе. Рубен производил неизгладимое впечатление, внешне очень красивый человек с удивительной речью, потрясающие, лучистые, очень выразительные глаза – всю его душу можно было прочитать в глазах. Небольшого роста, крепкого сложении, но очень подвижный и энергичный. Рубен был очень аристократичен. Но в общении, в манерах актерское у него всегда проявлялось. Рубен обожал Блока, все время читал стихи Мандельштама, Гумилева. Пушкина любил, но при мне не читал. Часто он приглашал меня одну к себе в гости на Левшинский. Ему нравилась я не только внешне, но и моя речь, дикция. Он приглашал меня после театра, пешком никогда не ходил, всегда на машине с шофером. «Шура, что у нас на ужин? Телятина есть?» «Сейчас, Рубен Николаич!». В небольшой столовой накрывался небольшой круглый стол у стены, никаких разносолов, но все очень качественное. К столовой примыкала комнатка, где он показывал свою коллекцию духов, которые он привозил из-за границы. У меня до сих пор стоят им подаренные духи «Магриб». Привозил он из Парижа какие-то пудры, мне и Тане Вирте, к которой тоже очень благоволил. Таня Вирта была известная писательская дама, необыкновенная красавица. Он выходил: «Девочки, я вам что-то привез!».
К нам он очень любил приходить – деревянный дом был действительно очаровательным. Когда переехали, он постоянно бывал у нас на Комсомольском проспекте. Часто мы с ним ездили в магазин «Армения», он покупал коньяк. Пил он только армянский, и только три звездочки, две-три рюмки, не больше. А Женька вообще не пил, в рот не брал. Но армянского культа не было - Рубен Николаевич был на десять голов по культуре выше Хачатуряна. Помню, писала о том, как театр ездил в Венецию, встречалась с Яковлевым, Шалевичем, Лановым. Симонов возобновил «Принцессу Турандот», и сам играл маску, вместе с Плотниковым, Яковлевым, Ульяновым. Ее, конечно, играла Борисова, а у Вахтангова была Цецилия Мансурова, впрочем, я ее не слишком любила. Очень часто мы встречали Новый год в фойе театра Вахтангова, все подходили ко мне танцевать. Бывали Новые года в ВТО, ЦДЛ, где все организовывал влюбленный в меня Чак, Александр Борисович Чаковский. Я вообще всегда нравилась людям старше, они меня понимали.
Воспоминания свои о Вахтангове Рубен диктовал мне, сам попросил помочь. Я приезжала к нему и домой, и в театр, он давал мне документы, я ходила в театральный музей. Делала книгу с Игорем Моисеевым, помогала Шостаковичу, рукопись потом отдала Соломону Волкову, и он ее использовал. С книгой я помогала Серафиме Бирман, очень симпатичной, но эксцентричной женщине, красивой в своей некрасивости. У нее первое время была не отдельная квартира, а огромная запущенная комната в Брюсовом переулке. Она играла характерные роли, типа Раневской, которая ее затмила. В наш дом Раневская постоянно приходила к Ксении Куприной, жившей в шестом подъезде на балюстраде – у них был роман. Никаких мужей у Раневской никогда не было. С Ксенией я познакомилась в Ялте, в шикарном Доме творчества писателей, и приехала Куприна, привезенная Львом Никулиным. Юрий Александрович сразу с ней познакомился и стал разговаривать по-французски, мы лежали вместе на пляже, там же был Вася Лановой. Он жил далеко, в доме ВТО, и мы вечером ходили гулять, обменивались многозначительными взглядами, но он очень корректный, совсем не ловелас. Где-то есть Васина фотография меня на пляже, вскоре он прислал восторженную записку. Сталкивалась я с ним и в театре на репетициях. Я люблю таких людей, как он. Вася мне до сих пор нравится – совсем из простых, а обрел такую культуру! Когда умер Рубен Николаевич, я сделала венок из живых цветов, а наш художник нарисовал прекрасную ленту, от меня и от Юрия Александровича. Была огромная толпа, но меня увидел Вася Лановой – вышел, подхватил на руки и пронес в двери вахтанговского театра, на второй этаж и поставил меня в зал, где стоял гроб, весь в цветах, все сидели в партере.
С Женей Симоновым мы дружили меньше, чем с Рубеном, он слишком мягкий, интеллигентный. С ним мы потом встречались на конференциях, концертах, но он как-то терялся. Может, оттого, что я больше к Рубену благоволила, а Рубена я обожала, как художественную величину, как личность, как интеллигента. И Женя за эту любовь мог меня подкалывать, ревновать, появлялась насмешка, что я чего-то не знаю или забыла. Женя был очень слабый режиссер, а потом его и вовсе Ульянов съел. Он ушел в Малый театр, и о нем как-то забыли. Ульянов изжил из зависти Николая Алимпиевича Гриценко, любимого артиста Рубена. Рубен только и говорил: «Боже мой, это гений!». «Ирочка, а вы знаете, сколько он за свою жизнь книг прочел? Шесть! А вы знаете, что у него в сердце делается? У него там все». Как он играл в «Живом трупе», как он играл Каренина! Гриценко был очень необщительный, весь в себе, но иногда расходился, и начинал рассказывать интереснейшие истории. Он всегда любил наблюдать, как люди себя ведут – на улице, в троллейбусе, умопомрачительно изображал какую-то кондукторшу. Однажды мы отдыхали вместе в Дубултах, он сидел с нами за столом, и так начинал рассказывать, что мы забывали про борщи и котлеты.
С Павлом Антокольским Рубен вместе начинал в вахтанговской студии, Юрий Александрович тоже, есть маленькие фотографии. Но Юра с ним мало общался. А у меня было к нему дело, он был очень любезен – это вам не Хачатурян. Жил он в том же доме в Левшинском, где и Симоновы, и Вахтанговы. Я с ним сделала материал, и мы подружились. Он любил сидеть в кафе, вместе мы ходили в ВТО, я была за рулем и катала его на машине, ездили мы в изумительный недавно открывшийся ресторан в Архангельском. Он сидел рядом и как ребенок радовался, что его везет такая дама. Ездили в театр Образцова, в гости к Сергею Владимировичу, он пел какой-то стишок типа «Я еду на осле, а моя Дульсинея за рулем. Все теперь не как у Дон-Кихота». И он так разошелся, что в тоннеле у театра Сатиры стал хвататься за руль. «Павел Григорьевич, что вы делаете!». В театре кукол осмотрели очень симпатичный музей, потом я отвезла его домой, и какое-то время мы общались тесно. Вшестером, с ним и Юрием Александровичем мы ездили на два дня к Гейченко в Михайловское, встречать Новый год. Здесь уже я пригласила Юру, с Гейченко он был не слишком близок.
Я очень любила Бориса Владимировича Алперса, у него был потрясающий язык Жил он переулке возле ГИТИСа. Власть его не слишком любила. Он мне написал статью о Комиссаржевской. Но это было один-единственный раз, скоропалительных рецензий он не писал. А Юрий Александрович рецензии писал, для западной прессы, я привела его в АПН. Он писал, и присылал в конверте по почте редактору. Большой, больше пяти страниц, заказ мог идти только от какого-нибудь западного журнала, английского или немецкого. А статья Алперса была – печатный лист, 24 машинописных страницы...
Ссылка на оригинал
Потом, не сразу, мы переехали к Юрию Александровичу на Плющиху, в 4-й Ростовский переулок, в две комнаты на первом этаже в деревянном домике на три окошка с трясущимся крыльцом, маленькой прихожей, кухней с газовой плитой и ванной. Вначале он получил квартиру от Союза писателей недалеко от Плющихи, в переулке у Садового кольца. Но там ему не понравилось, и он стал искать место по душе, что-то старомосковское. К большой комнате примыкал коридор, в котором сделали столовую. В прихожей лежала длинная красивая дорожка, которую он продал при переезде на Комсомольский – наш дом ломали. Еще была общая прихожая, но у нас все было обособлено. У нас была домработница Феня, долго жившая в семье родителей Юрия Александровича. Общались мы там с одним соседом, мастеровым Константином Петровичем, он все умел починить и прибить, высокий. С тонкими пальцами, из бывших. Когда уезжали в отпуск в дом творчества, дом оставался на него и он кормил котов. У нас всегда были коты, коты гуляли в форточки, и никто к нам не залезал. Однажды кот забрался в кашпо, раскачался, и как на парашюте полетел вниз. В три часа ночи услышала, как плачет кошка, и подобрала Негричку. Юрий Александрович очень любил животных, однажды подобрал щенка и отдал знакомым на дачу. Когда мы поженились, у него был кот Сидор, потом белый в серых яблоках. Наша квартира была очень со вкусом обставлена, красная мебель, синяя люстра, фарфор, ковры. В первой комнате шкаф стоял с посудой, в столовой висел расписной старинный абажур из бумаги, в углу стоял секретер, за которым он работал. Писал он пьесы, книжки о советской драме и об Островском, он много переводил с французского, немецкого, английского. Самым известным стал его перевод пьесы «Орфей спускается в ад», первый перевод Теннеси Уильямса в России - был нашумевший спектакль с Марецкой. В 49-м году Осноса выгнали из института истории искусств по делу космополитов, после Сталина он хотел вернуться, но не все были «за». Против был жуткий националист Аркадий Анастасьев, пакости делал театровед Костя Рудницкий, и его не взяли обратно.
Благодаря мне мы держали открытый дом, и бывало много гостей, я делала модную тогда сборную солянку, всякие закуски. Мама вечно участвовала, что-то готовила дома, и приезжала к нам на такси: в одной сумке кастрюли, в другой – коробки с пирогами и печеньем. Я никогда не училась у мамы печь пироги, но это, видимо, передается генетически. Юрий Александрович к ней относился с большим уважением. Он не был очень хлебосольным, но был рад и нас поддерживал. Приходили чопорный Юрий Александрович Завадский, большой друг Юрия Александровича, Рубен Николаевич Симонов с сыном Женей, Юрий Александрович Дмитриев, театровед, занимавшийся цирком, главный режиссер Большого театра Иосиф Михайлович Туманов, профессор психологии Павел Максимович Якобсон с женой Ольгой Степановной, актеры. Потом появился Александр Борисович Чаковский с женой. Это все были Юрины друзья, много старше меня, но я с ними подружилась и до их смерти поддерживала отношения. Большой был друг Юрия Александровича Николай Павлович Акимов, хоть и главный режиссер, но абсолютно демократичный. Тогда говорили «акимовщина!», изгоняя сам его дух из театрального института.
Живя на Плющихе, мы все время куда-то уходили, дома не сидели, хоть у нас и было очень уютно. Но Юрий Александрович – не тот человек, который сидит дома. Мы постоянно ходили на премьеры в театры Вахтангова и Моссовета, отсюда и общение с Рубеном и Завадским. Борис Голубовский, друг юности Юры, возглавлял театр Гоголя. Жил он в Доме на Набережной, будучи женат на номенклатурной дочке. Часто ходили в гости в определенные дома, например, к Александру Абрамовичу Каменскому. Очень интеллигентный человек, великолепный критик. Ездили к ним на дачу, там бегал маленький Миша. У нас бывали врачи, с которыми я познакомилась, когда лежала в больнице. Еще были врачи-психиатры из больницы Ганнушкина, Сусанна и Владимир Раппопорты. Они обожали людей искусства, и вечно у себя принимали по субботам-воскресеньям. Сначала они жили далеко, на улице Сайкина, потом с большими трудами получили две комнаты на Пушкинской площади, в доме ВТО. Отдыхали они только в Коктебеле, снимали комнатку, но вокруг них на пляже всегда были писатели, устраивали приемы и ходили на Карадаг.
В Коктебель мы поехали, как только я вышла замуж, первым же летом. Жили скромно, в коттеджах по нескольку комнат, общие удобства никого не смущали. Столовая была на берегу моря. Помню театроведов Инну Вишневскую, Наташу Смирнову, маму Тани Щербины, все время отдыхали Паустовские, жил академик Семенов,был дом у Мариэтты Шагинян, искусствоведа Александра Габричевского, его племянница все время собирала камни, очень симпатичный Гриша Поженян, с ним мы дружили и вечно таскались по берегу моря. В Дубултах с ним же ходили на концерты, но там публика была более респектабельная, Чак имел целые апартаменты в Белом доме. Где-то есть фото: Рубен с Женей, Виктор Важдаев, детский писатель и друг детства Юры, и я. Был шведский домик с роялем, Женя Симонов великолепно играл – он кончал консерваторию, да и я тогда еще не все забыла, Саша Чаковский тоже – он был из хорошей буржуазной семьи. А на втором этаже жил злой и очень конфликтный Виктор Шкловский – после ужина все поют, разговаривают в гостиной, он выходил на балюстраду, и как начинал стучать своей палкой! И все бежали, чтобы не связываться. Уходили и шли в Белый дом – там тоже не все хотели куролесить. Над нами, в доме на улице Ленина, 1, с неразлучной женой жил очень важного вида писатель-фантаст Немцов, писавший огромные советские романы. Тоже не дай бог его было от машинки оторвать. Был еще писатель Кремлев, с дачей на Пахре, сдававший флигель Рудику Антонченко. Мы ездили в Переделкино, ходили к Чуковскому, потом к Чаковскому, в доме творчества жил Тарковский с женой, мы всегда сидели за одним столом. Милейшие люди и собеседники. Так как Юра был на машине, то он всегда их катал по окрестностям. Я всегда помогала Арсению выходить из машины. Не только на природу, ездили по магазинам - в сельпо можно было купить итальянские сапожки, курточки. Вечером собирались у кого-то в номере, распить бутылку шампанского, бутерброды брали с ужина. В Малеевке же все подолгу оставались за столами.
Женя Евтушенко к нам домой не ходил, мы после редакционно-издательского расстались, снова встретились уже в Гаграх и пошли выпивать, Женя без вина - не Женя! В Гагры я поехала без мужа, и Женя в меня снова влюбился, у нас завязался роман, потом в Москве где-то встречались, снова ездили в дом творчества, прекрасно проводили время с поэтами и писателями. Ездили по горам, пили молодое вино, ели шашлыки, он посвящал мне стихи. В это время выгоняли Копелева, мы сидели на пляже и писали огромный протест, потом пошли на почту и отправили его. А Копелев ведь преподавал у нас в институте. Женя в этом отношении всегда был бесстрашным человеком, зря его сейчас все ругают. В Москве он мне очень часто звонил в АПН, просил встречаться, даже жениться предлагал, но я тоже не такая дурочка была – у него потом пять жен было.
Было время, когда Рубен Николаевич мной очень увлекался и присылал хризантемы, не только на день рождения. Но как-то заявился, когда Юрий Александрович был в командировке, и мне пришлось его спустить с крыльца. Потом мы помирились, он позвонил, пригласил меня в театр, и я всегда сидела у него в шикарном кабинете, уставленном красной мебелью, а на спектакле – в ложе. Рубен производил неизгладимое впечатление, внешне очень красивый человек с удивительной речью, потрясающие, лучистые, очень выразительные глаза – всю его душу можно было прочитать в глазах. Небольшого роста, крепкого сложении, но очень подвижный и энергичный. Рубен был очень аристократичен. Но в общении, в манерах актерское у него всегда проявлялось. Рубен обожал Блока, все время читал стихи Мандельштама, Гумилева. Пушкина любил, но при мне не читал. Часто он приглашал меня одну к себе в гости на Левшинский. Ему нравилась я не только внешне, но и моя речь, дикция. Он приглашал меня после театра, пешком никогда не ходил, всегда на машине с шофером. «Шура, что у нас на ужин? Телятина есть?» «Сейчас, Рубен Николаич!». В небольшой столовой накрывался небольшой круглый стол у стены, никаких разносолов, но все очень качественное. К столовой примыкала комнатка, где он показывал свою коллекцию духов, которые он привозил из-за границы. У меня до сих пор стоят им подаренные духи «Магриб». Привозил он из Парижа какие-то пудры, мне и Тане Вирте, к которой тоже очень благоволил. Таня Вирта была известная писательская дама, необыкновенная красавица. Он выходил: «Девочки, я вам что-то привез!».
К нам он очень любил приходить – деревянный дом был действительно очаровательным. Когда переехали, он постоянно бывал у нас на Комсомольском проспекте. Часто мы с ним ездили в магазин «Армения», он покупал коньяк. Пил он только армянский, и только три звездочки, две-три рюмки, не больше. А Женька вообще не пил, в рот не брал. Но армянского культа не было - Рубен Николаевич был на десять голов по культуре выше Хачатуряна. Помню, писала о том, как театр ездил в Венецию, встречалась с Яковлевым, Шалевичем, Лановым. Симонов возобновил «Принцессу Турандот», и сам играл маску, вместе с Плотниковым, Яковлевым, Ульяновым. Ее, конечно, играла Борисова, а у Вахтангова была Цецилия Мансурова, впрочем, я ее не слишком любила. Очень часто мы встречали Новый год в фойе театра Вахтангова, все подходили ко мне танцевать. Бывали Новые года в ВТО, ЦДЛ, где все организовывал влюбленный в меня Чак, Александр Борисович Чаковский. Я вообще всегда нравилась людям старше, они меня понимали.
Воспоминания свои о Вахтангове Рубен диктовал мне, сам попросил помочь. Я приезжала к нему и домой, и в театр, он давал мне документы, я ходила в театральный музей. Делала книгу с Игорем Моисеевым, помогала Шостаковичу, рукопись потом отдала Соломону Волкову, и он ее использовал. С книгой я помогала Серафиме Бирман, очень симпатичной, но эксцентричной женщине, красивой в своей некрасивости. У нее первое время была не отдельная квартира, а огромная запущенная комната в Брюсовом переулке. Она играла характерные роли, типа Раневской, которая ее затмила. В наш дом Раневская постоянно приходила к Ксении Куприной, жившей в шестом подъезде на балюстраде – у них был роман. Никаких мужей у Раневской никогда не было. С Ксенией я познакомилась в Ялте, в шикарном Доме творчества писателей, и приехала Куприна, привезенная Львом Никулиным. Юрий Александрович сразу с ней познакомился и стал разговаривать по-французски, мы лежали вместе на пляже, там же был Вася Лановой. Он жил далеко, в доме ВТО, и мы вечером ходили гулять, обменивались многозначительными взглядами, но он очень корректный, совсем не ловелас. Где-то есть Васина фотография меня на пляже, вскоре он прислал восторженную записку. Сталкивалась я с ним и в театре на репетициях. Я люблю таких людей, как он. Вася мне до сих пор нравится – совсем из простых, а обрел такую культуру! Когда умер Рубен Николаевич, я сделала венок из живых цветов, а наш художник нарисовал прекрасную ленту, от меня и от Юрия Александровича. Была огромная толпа, но меня увидел Вася Лановой – вышел, подхватил на руки и пронес в двери вахтанговского театра, на второй этаж и поставил меня в зал, где стоял гроб, весь в цветах, все сидели в партере.
С Женей Симоновым мы дружили меньше, чем с Рубеном, он слишком мягкий, интеллигентный. С ним мы потом встречались на конференциях, концертах, но он как-то терялся. Может, оттого, что я больше к Рубену благоволила, а Рубена я обожала, как художественную величину, как личность, как интеллигента. И Женя за эту любовь мог меня подкалывать, ревновать, появлялась насмешка, что я чего-то не знаю или забыла. Женя был очень слабый режиссер, а потом его и вовсе Ульянов съел. Он ушел в Малый театр, и о нем как-то забыли. Ульянов изжил из зависти Николая Алимпиевича Гриценко, любимого артиста Рубена. Рубен только и говорил: «Боже мой, это гений!». «Ирочка, а вы знаете, сколько он за свою жизнь книг прочел? Шесть! А вы знаете, что у него в сердце делается? У него там все». Как он играл в «Живом трупе», как он играл Каренина! Гриценко был очень необщительный, весь в себе, но иногда расходился, и начинал рассказывать интереснейшие истории. Он всегда любил наблюдать, как люди себя ведут – на улице, в троллейбусе, умопомрачительно изображал какую-то кондукторшу. Однажды мы отдыхали вместе в Дубултах, он сидел с нами за столом, и так начинал рассказывать, что мы забывали про борщи и котлеты.
С Павлом Антокольским Рубен вместе начинал в вахтанговской студии, Юрий Александрович тоже, есть маленькие фотографии. Но Юра с ним мало общался. А у меня было к нему дело, он был очень любезен – это вам не Хачатурян. Жил он в том же доме в Левшинском, где и Симоновы, и Вахтанговы. Я с ним сделала материал, и мы подружились. Он любил сидеть в кафе, вместе мы ходили в ВТО, я была за рулем и катала его на машине, ездили мы в изумительный недавно открывшийся ресторан в Архангельском. Он сидел рядом и как ребенок радовался, что его везет такая дама. Ездили в театр Образцова, в гости к Сергею Владимировичу, он пел какой-то стишок типа «Я еду на осле, а моя Дульсинея за рулем. Все теперь не как у Дон-Кихота». И он так разошелся, что в тоннеле у театра Сатиры стал хвататься за руль. «Павел Григорьевич, что вы делаете!». В театре кукол осмотрели очень симпатичный музей, потом я отвезла его домой, и какое-то время мы общались тесно. Вшестером, с ним и Юрием Александровичем мы ездили на два дня к Гейченко в Михайловское, встречать Новый год. Здесь уже я пригласила Юру, с Гейченко он был не слишком близок.
Я очень любила Бориса Владимировича Алперса, у него был потрясающий язык Жил он переулке возле ГИТИСа. Власть его не слишком любила. Он мне написал статью о Комиссаржевской. Но это было один-единственный раз, скоропалительных рецензий он не писал. А Юрий Александрович рецензии писал, для западной прессы, я привела его в АПН. Он писал, и присылал в конверте по почте редактору. Большой, больше пяти страниц, заказ мог идти только от какого-нибудь западного журнала, английского или немецкого. А статья Алперса была – печатный лист, 24 машинописных страницы...
Ссылка на оригинал
Всего комментариев 0
