Рынок непонимания

[gans]

Интересные мысли Григория Ревзина.

Быдло, деньги и современное искусство

Если вы случайно, время от времени, начинаете где-то в глубине души переживать, что вы не понимаете современного искусства (что, скажем, свойственно мне), то не переживайте. То, что вы его не понимаете, как раз есть указание на то, что вы его понимаете, причем верно и обратное. Если вы его понимаете, тогда, значит, это недостаточно оригинальный художник, в сущности, во многом повторяющий вашу личность, а потому малоценный. То есть возможность понять, что говорит художник, является для него дисквалифицирующим признаком.


Вообще существуют две главные мысли на тему о том, как понимается искусство. Первая — идея воплощения. Суть в том, что художник воплощает произведением материю Бытия, включая сюда не только пространство, время, событийную канву и ее первопричины, но также и осмысление и переживание всего этого. В принципе эта идея связана с концепцией художественной формы, которая возникает как порождение антропологических, психологических и личностных характеристик художника, но в принципе можно и без формы, а еще разными способами, которые, однако же, все равно являются продолжением автора. Понимание этого воплощения зрителем достигается при двух условиях: во-первых, вы с художником должны быть включены в более или менее одну и ту же материю Бытия, в том числе осмыслять и переживать ее должны как-то похоже; во-вторых, ваши личностные характеристики должны как-то тоже с ним совпадать. Тут есть некоторые теоретические сложности, поскольку для идеального понимания вы должны быть тождественны художнику, а тогда чего, собственно, смотреть его произведение, когда вы и так все про него знаете. Но идеальной тождественности не бывает, а если ваши с ним расхождения небольшие, то тогда вы как бы можете додумать или дочувствовать те области, где вы с ним не совпадаете, чтобы уж понять до конца и впитать в себя его личный опыт. Отсюда для художника следуют два приятных момента: он, во-первых, как бы дарит свою личность людям, во-вторых, отчасти переформатирует этих людей под себя. Однако тут важно, чтобы тем, кому дарят, это было нужно и они как бы соглашались переформатироваться.

Вторая — это идея символизации. Она предполагает, что прямого воплощения материи Бытия не получается и художник использует опосредованные символы. Они могут быть произвольными (культурные и не очень системы кодировки) и непроизвольными (метафорическими, метонимическими, психологическими). Зритель со­вершает некоторую работу по дешифровке содержания художественного послания и иногда обнаруживает: то, что он совсем не считал символом, как раз им и является, открывает символические архетипы в себе и в мироздании, и вообще как-то расширяет свой горизонт. Это важно и приятно, но в принципе работает, когда какое-то базовое сходство в системах символизации между художником и зрителем присутствует с самого начала.

И в том и в другом случае необходимо сходство между художником и зрителями, либо психофизическое, либо в силу единства культурных кодов. Попросту говоря, как в любой работе по дешифровке для того, чтобы понять, нужно заранее знать, что сказано. Вероятно, по отношению к каким-то временам, скажем, христианского искусства или раньше, это даже было не лишено смысла. И художники и зрители, скажем, были христианами, или еще что-то общее между ними было. Но сегодня это не так. Сегодня единственной ценностью высказывания художника и единственным критерием качества является оригинальность и неповторимость, нетождественность ни с кем вообще и уж, конечно, ни с каким зрителем. То есть цель высказывания заключается не в том, чтобы кто-то что-то понял, но, напротив того, чтобы никто не понял ничего.

Читать дальше... 

Ну это чисто смысловые дела. Но ведь художник включен в отношения обмена, символического или даже денежного. И вот вопрос: а что же он продает, если понять, что он говорит, не то что невозможно, но как бы очень вредно для высказывания, поскольку существенно снижает его ценность. Мне это кажется вещью необъяснимой, неким проявлением мистической сущности искусства как рыночного актива.

Мистическая сущность искусства проявляется также в том, что оно заразно. Особенно для архитектуры. Тут наблюдаются те же процессы в несколько упрощенном и потому более доступном для понимания виде. Николай Малинин недавно в связи с выставкой «Русские утопии» провел в «Гараже» «круглый стол», посвященный проблемам сохранения советской архитектуры 60–70-х годов. У нее довольно неприятная судьба: ее массово сносят, но в отличие от памятников предшествующих эпох это не вызывает у людей никаких отрицательных эмоций — туда ей и дорога. Мнение архитекторов по поводу равнодушия к наследию соцмодернизма ярко выразила известный куратор Елена Гонсалес. «На мой взгляд, — сказала она, — те, кто не понимает ценности этой архитектуры, — это просто быдло. И мы не будем ориентироваться на мнение быдла!» Согласитесь, превосходная авангардная позиция, даже в чем-то и отчаянная, потому что сохранение памятников архитектуры — дорогостоящий процесс, который должен осуществляться за счет как раз «быдла». В недавней рецензии на выставку Бустаманта Екатерина Деготь так определила «суть авангардной абстракции, включая и Малевича: «Никакой жизни вы, презренные мещане, от меня не получите, шиш вам»». По-моему, похоже.

Британские социологи из фирмы YouGov в прошлом году опубликовали результаты опроса, из которых выясняется, что 77% населения не любят современной архитектуры и предпочитают дома в традиционных стилях. То есть быдло — довольно представительная часть населения. 77% — это очень много и никак не соответствует реальной ситуации на рынке, где новые здания в исторических стилях появляются даже не в обратной пропорции 23:77, а еще реже. Это поразительная ситуация, поскольку перед нами рынок, где правят спрос и предложения, тем не менее архитекторам удается навязать свою позицию. Это происходит в течение десятков лет, на большом рынке, это не одноразовая акция, где еще можно кому-то запудрить мозги, но постоянно повторяющиеся сделки, в которых «быдлу» продается то, что ему неприятно и непонятно. И оно покупает!

Мне кажется, это основание для того, чтобы задуматься о самой природе продажи художественного высказывания. Я приведу еще один пример, совсем из далекой, казалось бы, области. Никита Михалков выпустил своих дважды утомленных солнцем и в связи с этим сейчас массово раздавал интервью. В числе прочего: «В последнее время абсолютно согласен с Василием Васильевичем Розановым, который написал, что “человек без веры мне вообще неинтересен”. Удивительная вещь! Замечательный может быть человек — сама добродетель. Но если ты понимаешь, что в этом человеке нет веры, с ним не о чем разговаривать». Никита Сергеевич — не авангардист, а совсем наоборот, тем не менее он транслирует ту же позицию, как я понимаю, на правах художника. Это реклама продукции, рассчитанной на массового покупателя, и в рамках этой акции покупателям говорят: «Если ты не веришь в Бога, иди отсюда куда подальше». Представьте себе рекламу стирального порошка — «Не для атеистов, евреев и гомосексуалистов!». Как-то это экзотично.

Я думаю, что нам, искусствоведам, надо скорректировать позицию на тему о том, что искусство производит новое понимание мира, новый взгляд, и этим ценно. Дело обстоит ровно наоборот. Искусство производит новое непонимание мира, новый отказ на него глядеть и вступать с кем-либо в коммуникацию по этому поводу. Самым ценным оказывается высказывание: «иди ты на…», и именно новая артикуляция этой позиции оказывается художественным событием. Больше того, именно она усваивается из искусства смежными областями — архитектурой или, скажем, кино.

Конечно, это вопрос — как можно продавать непонимание? Но вообще-то это даже просто. Ты чего-то не понимаешь, но купил это, и оно уже твое. Деньги позволяют преодолеть непонимание не тем, что дают возможность разобраться, а тем, что позволяют присвоить непонятное. Вот, скажем, модернистская архитектура может не нравиться, но если она твоя, это совсем другое дело. Купил — и это ты уже что-то свое не понимаешь. Ну потом разберешься. Вообще непонимание чего-то в себе — это нормальное человеческое состояние, даже творческое и благородное. Франклин Рузвельт по поводу Самосы-старшего выразился так: «Может быть, он и сукин сын, но это наш сукин сын». То есть момент присвоения снял вопросы непонимания. Это может быть универсальной формулой позиции художника на рынке. Как бы может быть он и сукин сын, но сделайте его своим, и все вопросы снимутся.

http://www.artchronika.ru/item.asp?id=1980