Юрий Николаевич Дудов (1918-1976) - ученик великих русских мастеров живописи И.Э. Грабаря, С.В. Герасимова, А.В. Лентулова, В.Н. Бакшеева, В.К. Бялыницкого-Бируля, П.И. Петровичева, носителей традиций "Союза русских художников".Участник выставок с 1948 г. Член Союза художников РСФСР (1953). Персональная выставка состоялась в Москве в 1962 г. Работы художника находятся во многих музейных собраниях России.

Ахунов Урумбай Ахунович (1923-1996), "Старый хлопковый завод", холст, масло, 200х305, 1975 год.

Выржиковский Эдвард Яковлевич (1928-2008), "Рудный Алтай", холст, масло, 130х230, 1974 год.

Флекман Давид Натанович (1914-2003)," Город строится", к/м, 49,5×79,5, 1972 год.
Флекман Давид Нафтулович (Натанович)(1914 - 2003)
Живописец, график, педагог. Заслуженный деятель искусств Киргизской ССР. Член Союза художников СССР (1946). Родился в городе Ананьеве Одесской области. Окончил Одесское художественное училище (1940) и поступилв Киевский художественный институт, но учебу прервала война. До конца своей жизни преподавал в Кыргызском государственном художественном училище им. С.А.Чуйкова. Наиболее ярко выразил себя в жанрах тематической картины и портрета, передавая характерные черты своего времени, связь социальных событий и человеческих судеб.
Участник республиканских, всесоюзных и международных выставок. Награжден медалями «За доблестный труд в ВОВ», «За трудовое отличие», «30 лет победы над фашисткой Германией», Грамотами Верховного Совета Киргизской ССР. Работы находятся в Кыргызском национальном музее изобразительных искусств им. Г.Айтиева; в музеях СНГ и частных собраниях ближнего и дальнего зарубежья.

Титов Дмитрий Васильевич (1915-1975), "Весна", холст, масло, 90х150, 1965 год.

Произведения Игоря Ивановича Купряшина (1934 – 1977) в музейном собрании занимают особое место. После внезапной кончины Игоря друзья Купряшина образовали комиссию по творческому наследию художника. В эту комиссию вошли сотрудники музея, в собрании которого к моменту его смерти были уже три картины художника.
Надо отметить, что двое из сотрудниц, Галина Зеленская и Лариса Черненилова, знали Игоря еще с университетских пор. Лариса жила в комнате в общежитии МГУ, в которой студентами – искусствоведами в начале 1970-х гг. была устроена выставка работ Купряшина
Комиссия по наследию явилась также инициатором персональной выставки Купряшина, которая состоялась в 1978 году в зале МОСХа на Беговой. (Игорь страстно мечтал о персональной выставке, об этом можно судить по его письмам, но при жизни его мечте не удалось осуществиться). До выставки все творческое наследие временно хранилось в музее «Новый Иерусалим» (в то время музей носил название Московского областного краеведческого). После выставки музей принимал деятельное участие в передаче работ художника в собрания музеев страны, лучшие, программные произведения Купряшина попали в Третьяковскую галерею и Русский музей. Являясь хранителем значительной части творческого наследия художника, музей «Новый Иерусалим» регулярно проводит его выставки, считая своим долгом хранить память о нем.

Статьи о И. Купряшине
Вячеслав Павлов - "Слово об Игоре Купряшине"

Голос памяти умолк.
Упали земные ризы.
Время прошло и
Прошли житейские страсти.

Остались вещи: то есть то, что теперь мы воспринимаем среди других страстей и в другом времени. То, что ранее казалось раздражительным и, как бы вызывало сопротивление, сейчас воспринимается как классическая и завершённая величина. Прежде всего, это относится к его самым поэтическим и глубоким замыслам. Всё, что казалось уклонением и метанием, рядом с этими вещами померкло и имеет чисто биографический смысл, не вырывающийся в круг высокой пластики.
О Купряшине мы можем теперь говорить как о поэте, причём поэте трагического звучания. Эта поэтическая черта сейчас стала совершенно очевидной. Если раньше его «мальчики» воспринимались скорее как одухотворённая попытка освоения живописного пространства, то теперь, под всей этой лёгкостью обнаружился пепел. Это пепельное звучание принесло хрупкую красоту в его холсты и теперь воспринимается как чистый стиль, как высокий стиль художника Игоря Купряшина.
Всегда задаются вопросом, а, собственно, почему при жизни творчество художника воспринималось людьми, далеко не бесчувственными и зоркими, как какое-то окололитературное упражнение, как некая блажь, находящаяся за порогом большой живописи. И, действительно, он как художник со стороны выглядел несколько необычно. Первое и самое яркое ощущение от Игоря, было то, что не примыкал (в творчестве) ни к какой группе. Он не был ни среди людей занимавшихся формотворчеством , ни среди тех, кто приспосабливал натуралистический иллюзианизм к новым идеям . И, вместе с тем, все эти признаки и формотворчества и блуждания среди иллюзорных пропастей очевидны в его холстах. На них всё время натыкаешся и они подчас и теперь раздражают. И, по всей вероятности, эти пассы и вызывали у многих его современников ощущение того, что художник как бы смеётся над ними. Он как бы не обращает серьёзного внимания на те проблемы, которые их занимают.
Как уже упоминалось, его невозможно было приписать к какому-нибудь кругу художников или направлению тогдашненго искусства. Вроде есть признаки и , вместе с тем, они какие- то вялые и явно затушёванные. И даже в этих вялых признаках не наблюдается последовательности. И тут вспоминается одна очень характерная черта Игоря, черта чисто человеческая: эта постоянная игра в таинственность, попытка ускользнуть, попытка скрыть подлинное движение или страсть навести на какой-то ложный след и направить по нему любопытствующие взоры. Причём, это качество также органично прослеживается и в его творчестве. Подлинные чувства скрыты глубоко и столько усилий приложено, чтобы их скрыть, что даже острый взор их не скоро обнаруживает. И когда в них вживается, то вся эта лёгкая бутафория исчезает и становится просто обёрткой, в которой был спрятана драгоценность. Так что вся трепетность его творчества и порождала те драгоценности, свидетелями которых мы и являемся.
Так, что же такое те обёртки, в которых заворачивал Игорь свои мечты и грёзы. Это как бы ожоги от сторонних чувств и идей, как бы агрессивная среда, от которой он прятал свои сокровища. Поэтому он всё время, наряду со своими потаёнными мыслями, выставлял обманки, даже пытался придавать им серьёзный вид. Внешне это выражалось в постоянной тяжбе между иллюзионизмом и стилизаторством, и всё это погружало Игоря и его творчество в изоляцию и создавало те фальшивые ориентиры, что сбивали людей довольно опытных с толку. Но, да Бог с ними, с этими опытными людьми. Важно другое, возникшее из одиноких мук художника, ни с чем не сравнимого потока образов,- воплотилось и обрело вечную жизнь ,- жизнь теперь уже открытую многим.
Мир мальчиков, деревьев, грифонов, мир нарождавшегося катка - всё это несёт затаённый трепет и самую чистую гармонию. Всё это перестало быть холстом, краской, перспективой, облаками, фигурами, тенями, а стало частью пластического сознания, сознания всего человечества. Нет реальности предметов, нет пагубной прозы и тяжести жизни. Есть только прозрачная жизнь духа,- духа русского художника Игоря Ивановича Купряшина.
И, последнее. Жизнь по-разному расставляет оценки. Эти оценки постоянно меняются. И если к ним прислушиваться и пытаться уловить смысл этих оценок, то можно совершенно отвыкнуть от бесшумного величия вечности. И отвыкнуть от этого, перестать замечать возвышенную жизнь природы; её божественной тайны, среди которых живёт и искусство. И в минуты затаённой радости, когда ты вспоминаешь о тайнах и душа твоя обретает желание дальнейшей жизни и счастья- наступает полнота ощущения красоты, красоты неба.
И тогда, среди сумеречного пространства русского пути, среди таких ясных звёзд, светит нам тёплая и красивая звезда Игоря Купряшина.

Вячеслав Павлов, художник
20 октября 1991 г.

Любовь Юрова - "Свет незримого мира"

… Понял я, что наша свобода
Только Оттуда бьющий свет…
Н. Гумилев
Мир чистой, поэтической грёзы, созданной Игорем Купряшиным, - совершенно особое явление в нашем искусстве 1960-1970, не связанное ни с публицистичностью «сурового стиля», ни с ниспровергающим пафосом «бульдозерного» искусства. Может быть поэтому имя Купряшина известно лишь узкому кругу художников и знатоков.
Это искусство свободно и органично, оно естественное порождение личности художника, цельной и артистичной, одарённый и поэтическим, и музыкальным талантами.
Купряшин по натуре был путешественником, «очарованным странником», предпочитавшим элементарному жизнеустройству независимость. Его влекли тайны искусства. Восторженное преклонение перед красотой мира, самозабвенная преданность искусству, почти чистосердечие соединялись у Купряшина с глубиной, смелостью и оригинальностью мышления.
Его творческий путь недолог – всего два десятилетия. Первое, после окончания Института им. Сурикова(1958)- время поисков и экспериментов. В каждом цикле-«Паланга», «Крым», «Средняя Азия», в каждом портрете- новые решения: художника интересует взаимообусловленность смысловых и конструктивных элементов изображения.
Обретение себя, своего образа мира, своего пути в искусстве произошло в конце 1960-х годов: поездки на русский Север совпали с работой над новеллами о творчестве А. Рябушкина, И. Левитана и П. Кузнецова и знакомством с Павлом Кузнецовым и В. Е. Борисовым- Мусатовым. Приобщение к философско-созерцательной традиции русского искусства произошло вживую, как событие личной судьбы.
Первая картина из серии « Север» -«Утро» («Пределы») возникла как озарение. В ней воплотилась суть русского восприятия мира: полёт, растворение в бескрайних «осиянных светом» небесах- естественное состояние души, божественный дар свободы – воплощены в мотиве «мальчика-свечи»- мальчика, стоящего на столбике и смотрящего ввысь. Мотив, освящённый традицией со времён романтизма(«Мальчики» А. Иванова, К. Петрова- Водкина, А. Матвеева), и совершенно новый: искусство не знало взгляда в небо…и пейзаж, и фигуры лишены конкретности, это мир мечты, поэтическая грёза о гармонии жизни, миф, вбирающий все идеальные искания русской культуры. Почти акварельная трепетность живописи, тонкость и песенная мелодичность цветовой нюансировки рождают сокровенный, молитвенный настрой…
Созданные в 1971 году картины «Деревня Пожарище» и «Костры» развивают тему «Утра», образуя музыкальный триптих. «Пожарище» - метафора творчества. Картина подобна величественному хоралу, в её расплавленном пространстве слиты небеса и земная твердь, созидание и разрушение, прошлое и будущее, вознесение и исчезновение…
Элегический строй «Костров» и близких им «Мальчиков на качелях» (1977) таит ощущение бренности бытия, но это лишь усиливает связь человека и неба, делает её окончательной и абсолютной.
В последние годы жизни творчество И. Купряшина приобретает всё более визионерский характер. Романтическая идея двоемирия – мира реальности и мира мечты- воплощается в мотивах отражения(«Автопортрет»), водоёма. Две картины стоят в конце творческого пути художника: «Глубокая вода или Остров затопленных грифонов»- мир, обещанный нашей душе с остановившимся временем, где увядание лишь отражение цветения, и дерево- остров населено людьми-птицами, подобными лучам света…
«Каток в Старой Ладоге» - мир данный: ледяная гробница с карнавальной суетой на её поверхности и поднимающимся из-за горизонта светилом –остовом главы храма. Без креста…

Любовь Юрова, зам. директора по научной работе Ярославского художественного музея.
2002 г.

Людмила Денисова - "Памяти художника"(к выставке Купряшина в "Новом Иерусалиме")

Выставка произведений Игоря Ивановича Купряшина (1934- 1977) создана к 25- летию смерти художника. Это далеко не первая выставка мастера в Историко- архитектурном и художественном музее «Новый Иерусалим», в фондах которого хранится более сорока произведений масляной живописи художника и примерно полсотни рисунков и акварелей.
Помимо «Нового Иерусалима», картины художника представлены в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Русского музея (С.-Петербург), Ярославского художественного музея, Архангельского музея изобразительных искусств, в Каракалпакском художественном музее (Нукус).
В основу данной выставки легли произведения из Новоиерусалимского собрания. Они позволяют представить творчество художника во всех его периодах (от конца 1950- начала 1960- гг. ) до последних так и оставшихся незавершенных замыслов (Каток в Старой Ладоге). Существенно дополняют экспозицию полотна мастера, предоставленные на выставку Государственной Третьяковской галереей и Ярославским художественным музеем.
Сейчас, когда прошло уже четверть века, как художника не стало, и давно уже нет страны, в которой он жил, путь Купряшина кажется лёгким и бесконфликтным. Он так естественно приобщился к традициям русского романтического, философско - созерцательного искусства, что кажется прямыми его учителями были мастера начала 20 столетия В. Борисов-Мусатов и П. Кузнецов, и не было необходимости в преодолении уроков, так называемого соцреализма, которые он получал в Суриковском институте (1952- 1958, мастерская П. Соколова - Скаля).
Главная учёба Купряшина заключалась в приобщении его к мировой культуре, в знакомстве с творчеством любимых художников, среди которых, кроме Кузнецова и Борисова - Мусатова, были Гейнсборо, Тёрнер, Матвеев, Сомов, Левитан, Рябушкин, Сорока. Но при всём значении культурологической составляющей творчества Купряшина и обобщённости его полотен первоначальные импульсы для его замыслов всегда исходили из непосредственных впечатлений.
Купряшин принадлежал к породе странников. Средняя Азия, Крым, Прибалтика, Таруса, Трускавец,- вот далеко не полный перечень излюбленных мест его поездок, из которых он вынес многое для своих творческих открытий. Но главные открытия мастера и тематические и формальные связаны с его поездками на русский Север. Из впечатлений от реального бескрайнего пространства и также реально увиденного мотива мальчиков, стоящих на столбиках, он создал идеальный «осиянный светом» мир своих полотен. В этом мире небеса и земная твердь слиты воедино, в нем царит свобода, и нет того порой мучительного противоречия между духом и плотью.
Романтическое миросозерцание делало Игоря Купряшина фигурой достаточно обособленной в советском искусстве 1960- 1970-хх. Но в контексте русского искусства художник не одинок. Его творчество имеет под собой прочные корни и своих продолжателей. И сама идея причастности с духовному миру, устремлённости вверх - к небесам, хочется надеется, будет всегда близка нашему национальному сознанию. Свидетельством этого является тот факт, что у Игоря Купряшина есть свой постоянный зритель. Увидевший раз его произведения на выставках, он ждёт новых встреч с работами художника и музей рад предоставить этому благодарному зрителю такую возможность.

Людмила Денисова, заведующая художественным отделом музея "Новый Иерусалим".
2002 г.

Соловьев Николай Васильевич 1905-1969
Под звездой истинного призвания 05.09.2003 | До революции название приграничного городка Верный, что приютился у подножия Заилийского Алатау, служило символом окраины, самого края света, куда добирались лишь отважные и неутомимые путешественники: Мушкетов, Пржевальский и Семенов-Тян-Шанский, кумиры восторженных гимназистов, трогательно описанных Чеховым в рассказе «Монтигомо Ястребиный Коготь». Транссибирская магистраль проходила намного севернее, до Ташкента можно было доехать поездом, а сюда добирались на лошадях. О том, как это происходило, можно прочитать в романе Дмитрия Фурманова «Мятеж». Художник Николай Васильевич Соловьев (1905—1969), родившись в Верном, на всю жизнь полюбил и сам город, и его очаровательные окрестности. О начале жизненного пути Соловьева подробно почти ничего неизвестно. Сам он лишь на склоне лет стал задумываться о быстро пролетевшей жизни, элегически почувствовал, что можно не только в живописи рассказать о себе, о своих привязанностях в искусстве, о том, что дорого сердцу, что запомнилось за долгие годы. Не привелось… Да никто особенно и не интересовался, что это за учительская семинария, которую в юности окончил Николай Васильевич, и как ему, прилежному ученику художественной студии Бострема, посчастливилось встретиться с Н. Г. Хлудовым. Николай Гаврилович как раз и преподавал черчение и рисование в Верненской учительской семинарии. Десять лет (1921—1931) существовала хлудовская студия. Ее наиболее известными воспитанниками были Абылхан Кастеев и Семен Чуйков. Уроки мастера навсегда остались для Николая Васильевича самыми значительными, наиболее важными. Чему же научился молодой живописец у Николая Гавриловича? Во-первых, уважению к ремеслу, точности крепкого, безукоризненного рисунка, совершенству линий, вдохновенной тщательности в передаче цвета (чем впоследствии и отличались зрелые картины Соловьева). Никакой приблизительности, расхристанности, расхлябанности живописного мазка или, не дай бог, новомодной корявости, смутной расплывчатости фигур и предметов категорически не допускалось. Потом, вслед за Николаем Гавриловичем, Соловьев, не страшась упреков в «репортажности» или «бессюжетности», переносил на холсты очень многое, что попадалось ему на глаза. Какое же это богатство — сотни и сотни соловьевских этюдов, красочных, полноцветных, и каждый представляет собой ясный оттиск неподдельного вдохновения, уверенной руки талантливого живописца! И, наконец, вспомним признательные слова Юрия Домбровского: «Я люблю Хлудова за свежесть, за радость, за полноту жизни, за красоту событий, которые он увидел и перенес на холст». Тем же самым привлекательны и картины Николая Васильевича Соловьева. Только подлинная действительность в соединении с настойчивостью самостоятельных поисков помогли чуткому художнику не шествовать покорно за Хлудовым, старательно воспроизводя неповторимый почерк мастера, а обрести и собственное видение, и свободу в изображении мира. * * * Тридцатые, роковые и триумфальные, годы… В 1931 году Николай Гаврилович заболел, занятия в студии прекратились. К тому времени Соловьев, несмотря на то, что работал много, писал этюд за этюдом, все-таки полностью посвятить себя профессии возможности не имел. Сам Республиканский союз художников возник накануне войны. Приходилось как-то зарабатывать на жизнь. Хорошо еще, что судьба наградила Николая Васильевича еще одним талантом — певческим. У него был сильный, звонкий голос, тенор классического строевого запевалы. Что впоследствии и пригодилось, когда в 1943 году Соловьев в составе бригады артистов попал на фронт. Однако мы забежали вперед, вернемся в довоенную эпоху. Живописцев, как и графиков, тем более скульпторов, тогда в Алма-Ате было немного. Риттих, Кастеев, Бортников, Исмаилов, Заковряшин, Антощенко, Крутильников, Калмыков… Разумеется, ни на выставках, ни в мастерских не встречались работы с сюжетами трагическими, скорбными. А изображения Сейфуллина, Майлина, Рыскулова в лучшем случае переносились в запасники художественной галереи, причем из частных собраний они исчезали бесследно, как и сами модели, ранее старательно запечатленные кистью присяжного портретиста. Очевидец описывает юбилейную, к двадцатой годовщине Октября, художественную выставку. Повстанческое ополчение под предводительством Амангельды, красногалстучные пионеры, занятые сборкой планера, разнообразные и сочные плоды земли казахстанской, колхозное изобилие и сами колхозники в праздничных одеждах, нарядные, словно вот-вот все они закружатся в веселом хороводе вокруг фонтана «Дружба народов» на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Николай Васильевич если и участвовал в какой-либо выставке, причем необязательно юбилейной, парадной, то неизменно его работы пристраивали где-нибудь подальше от центра экспозиции, чтобы не очень-то бросались в глаза начальству. Правда, пейзажи Соловьева нравились своей жизнерадостностью («Эй, товарищ, больше жизни!» — гремело из всех уличных репродукторов). Да и люди, что время от времени возникали на спокойных, без излишнего пафоса соловьевских полотнах, будто сошли со страниц оптимистических стихотворных книг Николая Тихонова и Владимира Луговского: «С первым ветром весны Торопись на восток, Где качается мак — Огнекрылый цветок!». Вот только посетители выставок замечали, что герои картин Николая Васильевича пребывают как бы чуть-чуть в стороне от действительности, про которую позднее скажут, что она «не больно-то баловала и радовала, а все больше испытывала на прочность совесть и сердца». Законные отшельники, полезные скитальцы: альпинисты, геологи, топографы, изыскатели, археологи, ботаники, смотрители высокогорных озер и ледников, пограничники, охотники — вот кого изображал молодой художник. Предвоенное десятилетие так сложилось для певца и художника: днем он в народном комиссариате здравоохранения корпит над иллюстрациями к многочисленным популярным медицинским брошюрам и плакатам о пользе кипяченой воды, о правилах личной гигиены, а вечерами выходит к микрофону в радиокомитете, чтобы задорно спеть «Сердце, тебе не хочется покоя, Сердце, как хорошо на свете жить». Способного тенора приглашают и на филармоническую сцену. Он и здесь имеет успех. Через два года Николай Васильевич Соловьев в составе фронтовой бригады артистов уезжает на фронт. * * * …Холодный зимний день 1944 года. Западная окраина немецкого городка Фюрстенберга. Моряки Краснознаменной Днепровской ордена адмирала Федора Ушакова флотилии яростно штурмуют позиции гитлеровских войск. Противник беспорядочно отступает. Бегство столь стремительно, что в опустевших домах не успевают выключить свет. Фронтовой ансамбль песни и пляски занимает опустевший дом фюрстенбергского бургомистра. На обеденном столе остывает недавно поданный и нетронутый сбежавшими немцами ужин, а в кабинете, за блистающей ледяным лаковым сиянием черной глыбой рояля печально повизгивает брошенная впопыхах огромная овчарка, любимая собака недавнего хозяина города. Она страшится снарядных и минометных разрывов. К собаке подходит любимец ансамбля, признанный запевала Коля Соловьев. «Да что ты боишься. Хоть ты и «немецкая» овчарка, тебя в обиду не дадим, Да и не задержимся мы здесь. Не знаешь ты нашей песни: «Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога, фюрстенбергская улица на запад нас ведет…». Чуток отдохнем, и в путь!». Колины товарищи расхохотались. Овчарка успокоилась и пристроилась к тарелке с бифштексом. Тем временем дирижер, как и все артисты ансамбля, в бушлате, тельняшке и бескозырке повелительно поднял палочку. Репетировали не менее старательно, чем в спокойной обстановке, в тылу наступающих войск. «А теперь наш соловейко, давай, запевай любимую…». Зазвучал ничуть не потускневший за годы военной страды приятный тенор Николая Соловьева: «Широка страна моя родная…». Слаженный хор вступил тотчас: «Много в ней лесов, полей и рек…». Не сосчитать концертов фронтового ансамбля на передовой, в госпиталях и санитарных поездах, в освобожденных городах и селах. Николай Соловьев пел «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны», зажигательную «Тальяночку», любимую мамину песню «В низенькой светелке огонек горит…», «По диким степям Забайкалья» и «Сидел Ермак, объятый думой», а также неизменную «Священную войну» и солдатский песенный талисман «Темную ночь». Слушатели долго не отпускали талантливого солиста, не хотели расставаться с полюбившимся артистическим коллективом. Да и самому Николаю Васильевичу пришлось по сердцу петь в ансамбле. Он, и возвратившись в родную Алма-Ату, не спешил с демобилизацией. Шесть лет после Дня Победы прослужил в Ансамбле песни и пляски пограничных войск. И только в 1951 году (к тому времени его давно приняли в Союз художников) Соловьев полностью отдается призванию живописца. Посетители московского Музея пограничных войск нередко подолгу задерживаются перед картиной Николая Соловьева «Утро на заставе». Казалось бы, обыкновенный, весьма непритязательный сюжет. Еще не полностью рассвело, легкая голубизна только-только вытеснила с небосвода звезды, ущелье еще полно ночного мрака. Около горной речки несколько обнаженных до пояса пограничников докрасна растирают шершавыми полотенцами мокрые тела. А к домикам заставы спускаются два солдата — возвращающийся с дежурства сторожевой дозор. Но как сверкают быстрые речные струи, как тонко, «фактурно» написаны трава, кусты, сосны и ели. Кажется, что чувствуешь прохладу воды, сбегающей с далекого ледника, слышишь чистый травяной и сосновый аромат, радуешься белому дымку, обещающему сытную кашу и крепкий сладкий чай в солдатских алюминиевых кружках. Наслаждение обыкновенной жизнью, ее праздничность — вот чем покоряет картина Николая Васильевича Соловьева. Впрочем, как и многие другие его работы. * * * Со стороны могло показаться, что жизнь Николая Васильевича сложилась безоблачно, что его не коснулись неизбежные в жизни каждого человека беды и тревоги. На самом деле не миновали Соловьева и трагические, горестные события, да только он удары судьбы переносил мужественно и рассказывать кому бы то ни было о своих печалях и страданиях не любил. Зрелая пора творчества Н. В. Соловьева отличалась той вольной раскованностью, что приходит как итог многолетнего славного труда. Отошла в прошлое отчасти романтическая манера живописного письма, когда чересчур яркими, повышенно интенсивными были краски на холсте, слишком многозначительны предметы, люди на картинах излишне символичны, да и композиция порой отдавала нарочитой сочиненностью. Всего этого не найти в поздних полотнах Соловьева. Здесь обретена мягкая гармония, нежная и одухотворенная согласованность уверенного рисунка и абсолютной достоверности красочных мазков. Что же касается сюжетов как набросков, сделанных на пленэре, так и законченных живописных произведений, то в каждой работе выражена глубокая мысль мастера — натуры поэтической и возвышенной. Коротко говоря, эта мысль заключается вот в чем. Природа, точнее, страстная любовь человека к горам, лесам, «водам многим», животному миру, только она может научить с особенной силой чувствовать красоту и мудрые законы жизни. Природа родного Семиречья, любимая земля детства, юности и зрелых лет — источник неиссякаемого изобилия впечатлений и неустанного рабочего вдохновения Николая Васильевича Соловьева. Сколько дорог и тропинок исходил художник с переносным мольбертом и самодельным складным стульчиком, не сосчитать! И что только он не запечатлел! Алмазно светящиеся росные капельки на изумрудной мартовской траве, золотолиственный убор пышной осени в предгорьях, царственно украшенной огненно-оранжевыми рябиновыми гроздьями, нежно-матовая белизна скромнейших цветов на свете — ландышей, словно позванивающих хрупкими фарфоровыми колокольчиками, индиговое небесное пространство, в котором к неизвестным воздушным берегам плывут и плывут тугие снежные облачные паруса… И, конечно, все, что дарят искусному живописцу горы: медно-красные стволы сосен, темно-зеленые или неповторимо сизо-голубые ели, устланные рыжей игольчатой хвоей склоны… Все четыре семиреченских времени года не оставлены без пристальной кисти Николая Соловьева. Когда-то излюбленным заданием в практике гимназических преподавателей словесности было сочинение по картине. Вот если бы составить сборник сочинений по живописным произведениям Соловьева, какие бы там содержались уроки любви к родной природе, уважительного отношения к ее защитникам и работникам!.. * * * На склоне лет Николаем Васильевичем овладела неудержимая «охота к перемене мест». Захотелось пройтись с палитрой по незнакомым берегам, чтобы, возвратившись, еще сильнее полюбить Семиречье, его просторы, его неповторимость. Соловьев отправился в Прибалтику. Немало открылось ему, мастеру, прославившему своими многими работами родные края, на побережье Балтийского моря… Не знаю, нашел ли Николай Васильевич янтарь на Рижском взморье, но доподлинно известно, что латышские художники, время от времени забиравшие «На добрую память» многочисленные и щедро, от всего сердца даримые этюды Соловьева, написанные здесь же, в Дзинтари, высоко оценили острый глаз казахстанского живописца, его строгое мастерство и сверх того — умение найти, открыть в прибалтийском пейзаже и запечатлеть то, что уроженцы здешней местности не замечали или не считали достойным изображения. Да, с годами Николаю Васильевичу захотелось заново попробовать себя, испытать свое художническое умение в краях малознакомых. Ему казалось, что его тонкому, незаурядному искусству требуется решительное обновление. И он, человек немолодой, немало переживший, отважно устремился в неизведанное, повинуясь велению взыскательного, упорного поиска, которому и ранее, и всегда была подчинена суровая жизнь мастера. И если Прибалтика словно возвращение во фронтовую молодость (когда-то здесь пролегли пути ансамбля песни и пляски Краснознаменной Днепровской флотилии), то путешествие в Сибирь, на берега могучего Енисея — осуществление давней юношеской мечты. Эта встреча с Енисеем, становой русской рекой, поистине стала счастливым приобретением в творческой биографии мастера. Он писал полноводный поток, прорезающий вздымающиеся к небу темно-серые гранитные глыбы, густые хвойные леса, подступающие прямо к урезу воды, туманные отроги Саян, енисейских рыбаков и речников, и эти работящие люди пополнили собою галерею тех самых «полезных отшельников», которые давным-давно стали сокровенной темой немалого числа полотен Соловьева. Особенно полюбились ему широкие сибирские закаты. Они как бы озорно похитили с соловьевской палитры все краски, причудливо перемешав и дразня художника: «Что ж, мастер, потягайся с природой, попробуй перенести на холст то, что сокровенно открывается тебе здесь, на пустынном енисейском берегу». Николай Васильевич спохватывался, доставал растворитель, освежал крошечные цветные холмики и торопился при помощи послушной кисти схватить то неповторимое, что, может быть, даже преданному поклоннику природы открывается лишь однажды. * * * Поистине свежесть и крепкую силу кисти талантливого живописца не ослабили годы. Николай Васильевич никогда не добивался признания, внешнего успеха, во что бы то ни стало он стремился к иному — к радости мастера, для которого счастье пройти всю жизнь с достоинством вечного труженика, пройти под звездой истинного призвания. Долгими дорогами жизни спокойно, подчиняясь только старинным, проверенным тысячелетиями нравственным правилам, шел художник Соловьев. Газетные отчеты никогда не начинались с картин Соловьева, в лучшем случае где-нибудь в конце статьи отмечались «непосредственная свежесть восприятия», «бережное отношение к правде увиденного», «теплая сердечность лирического плана и пробуждаемые ею поэтические переживания». Но студенты художественного училища хорошо понимали что к чему и обходили стороной громадные парадные полотна, где по пояс в зрелой пшенице высокие руководители многозначительно мяли в пальцах налитой хлебный колос. Они учились у Николая Васильевича не только мастерству опытного живописца, но более всего страстной любви к родной земле Семиречья, сыновней верности и преданности. Знаменательно, что на замечательном эскизе незавершенной картины «На пик Ленина» — мастер собирался написать ее для юбилейной выставки к 100-летию вождя мирового пролетариата — Николай Васильевич Соловьев, вновь, как и тридцать — тридцать пять лет до этого, изобразил своих любимых героев — мужественных смельчаков-альпинистов, свои любимые горы, снеговые вершины Алатау. В давней книге записей, что когда-то лежала при входе на посмертную выставку известного живописца, можно прочесть: «Каждый художник оставляет людям свою радость от встречи с красотой и совершенством мира. Мы учимся любви к действительности, к тому прекрасному, что открывает нам уникальное искусство мастера. Талантливое творчество Николая Васильевича Соловьева — пример серьезной, честной, не напрасно прожитой жизни». Эдуард ДЖИЛКИБАЕВ

КАЗАНЦЕВ ЕВГЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

Родился в 1948г.в г. Степняк Целиноградской области в семье горного инженера.

В 1964-1968гг. учился в Пензенском художественном училище им. К.А.Савицкого у педагога Шурчилова В.А.

В 1968-1974 гг. учился в Московском государственном художественном институте им.В.И.Сурикова.

Окончил факультет живописи, учился в мастерской народного художника СССР А.М.Грицая и в мастерской народного художника СССР Ю.К.Королева.

С 1975 по 1976 г. проходил службу в рядах Советской Армии.

С 1980 г. - член Союза художников СССР. Участник областных, занальных, республиканских, всесоюзных и международных выставок, организуемых Союзом художников.

Работы Казанцева Е.А. находятся в музеях России и Украины, а также в частных собраниях отечественных и зарубежных коллекционеров.Важным этапом в творческой биографии художника стало в 1985 г. участие в выставке "40 лет Победы в Великой Отечественной войне 1941 - 1945" (из фондов Государственной Третьяковской Галереи), где экспонировалась картина "Солдаты. 1941 г.".

Персональные выставки художника проходили в Москве в 1988, 2000, 2002, 2009, 2010 г.г., в подмосковных городах: г. Пущино в 1982, 1999, 2001, 2006, 2009 г.г., в г. Серпухове в 1988, 1994 и 1999 гг., музее-усадьбе В. Поленова Тульской области, а так же в выставочном зале города Подолька в 2004 году.

В 2006 г. присвоено звание Заслуженный художник России.

На выставке экспонируются работы художника, созданные им в период с середины 60-х по 2008 гг. Творчеству Евгения Казанцева присуще жанровое разнообразие: среди его картин есть и большие монументальные полотна, пейзажи, и натюрморты, и портреты. В работах "Солдаты", "Д.Д. Шостакович. Ленинград, 1941 г.", "Уроки музыки в блокадном Ленинграде" художник обращается к событиям Великой Отечественной войны, которая показана как время подвига, скорби, печали. Разнообразна созданная художником портретная галерея, включающая портреты молодых солдат - армейских товарищей художника, и простых фронтовиков М.Д. Афанаскина и А.Н. Суровцевой. Работы Евгения Казанцева в жанре пейзажа традиционны для русской живописи. На них запечатлены красивейшие уголки южного Подмосковья в окрестностях г. Пущино, г. Мстеры Владимирской области, а также пейзажи г. Великого Устюга и Соловецких островов.

Е.А. Казанцев живет и работает в городе Пущино Московской области. В настоящие время Евгений Казанцев преподает в МАРХИ на кафедре рисунка, а также являлся профессором в Московском государственном гуманитарном университете имени М.А. Шолохова на факультете Дизайна, где преподает рисунок и живопись.

Персональная выставка "Линия жизни" прошла в центральном выставочном зале города Серпухова в 2013 году и в культурном центре "Дом Озерова" города Коломны в 2014 году.

Родился 17 июля 1933 года в городе Алма-Ата.Уйгур. Окончил Алма-атинское училище им. Гоголя (1955 г.); факультет книжной графики Московского полиграфического института (1974);художник-оформитель печатной продукции. Художник-график. автор плакатов "Цвети, мой Казахстан", "Хлебом прославилась степь", "Земля моя, моя земля"; иллюстраций к книгам "Уйгурские народные сказки", "Сборникуйгурских эпосов"; цикла картин "Из глубины веков", "Покояние Тимура", "Боровое", "Портрет "Диляром" и др..Участник международного конкурса политического плаката "Въетнам в огне" (1966). представлял Казахстан на всесоюзных конкурсах и выставках плаката. Проводил персональные выставки (1964), (1995). работы находятся в музее РК, Государственном музее искусств им. Кастеева, частных коллекциях Германии, Италии, Чехии, Болгарии, Казахстана. Альбомы с репродукциями "Рашид Юлдашев. Живопись и графика" (2004) находятся в библиотеке художественного музея Лувра (Франция), доме-музее Рембрандта в г. Амстердам (Нидерланды). С 1955 года художник-оформитель республиканских газет "Лениншыл жас", "Казахстанская правда". с 1960 года-художник, главный художник издательства "Казахстан", "Жазушы". С 1974 года главный художник государственного комитета по печати Совета министро КазССР. С 1996-1999 преподаватель, заведующий кафедрой "Живопись" Казахской академии искусств им. Т.Жургенева. Член жюри всесоюзного конкурса на лучшее оформление книг. Член союза художников РК с 1964г. Награжден почетной грамотой Государственного комитета по печати, при совете министров СССР, дипломами правления Союза художников СССР, дипломом 1 степени за оформление книги "Казахстанский миллиард". Заслуженный деятель культуры СССР (1994 г.)

Стрибный Семен Акимович (1917 – 1977 гг.). Живописец. Член Союза художников СССР. Родился в 1917 году. Уроженец Воронежской области. В Узбекистане с 30-х годов. Воспитывался в детском доме, занимался в изостудии. Фронтовик, воевал на Дальнем Востоке. В послевоенные годы закончил РХУ в Ташкенте. Работал в мастерских Художественного фонда Узбекистана. Автор жанровых полотен, пейзажист. Предпочитал работать на пленэре. Подолгу работая с натуры, завершал работы в мастерской. Трагически погиб в 1977 году. Произведения представлены в музейных коллекциях Узбекистана, в частных коллекциях Франции, Италии, России.