Михаил Алшибая — хирург, заведующий отделением Бакулевского Центра сердечно-сосудистой хирургии, профессор. Это — его основная деятельность. Но есть и другая, даже не деятельность, а страсть — коллекционирование произведений живописи. С 1986 года Михаил Алшибая собирает произведения современных российских художников, а с 2002 года ведет активную выставочную деятельность. В феврале 2005 года в Государственном литературном музее он представил свой очередной проект — выставку художников-нонконформистов по поэме Генриха Сапгира «Жар-птица».
Михаил Алшибая
На крыльях «Жар-птицы»
Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, чтó мог бы он понесть в руке своей.
Екклесиаст. V, 14
В 1986 году я начал собирать картины современных русских художников. Непосредственным импульсом к собирательству послужило печальное событие — смерть художника Анатолия Тимофеевича Зверева.
Интерес к изобразительному искусству возник еще в студенческие годы, в конце 1970-х. Сначала это было посещение музеев и выставок, чтение книг по искусству, собирание альбомов живописи. В 1982 году я совершенно случайно в качестве врача попал в дом известного московского коллекционера Якова Евсеевича Рубинштейна. Обстановка квартиры меня поразила: все стены были сплошь, без промежутков, увешаны картинами художников русского авангарда. В то время я еще не знал, что такая развеска называется «шпалерной», а на западе ее называют «русской» развеской, и, конечно же, не предполагал, что сам когда-нибудь буду жить в такой же обстановке. Общение с Яковом Евсеевичем было непродолжительным (коллекционер вскоре умер от тяжелой болезни, диагноз которой я ему поставил), но оно оставило глубокий след, и вот тогда, пожалуй, мне впервые захотелось иметь настоящую картину, хотя бы одну.
Читать дальше...
Один из моих коллег собирал современную живопись. Любимым его художником был Анатолий Зверев, большую коллекцию работ которого он собрал на протяжении 1970-х — начала 1980-х годов. Мы неоднократно говорили о том, что неплохо бы и мне приобрести что-нибудь у Зверева, но все не хватало времени. Когда Зверев внезапно умер, мне стало отчетливо ясно, что художники уходят и что нужно собирать «следы эпохи».
Большую роль в истории моего собирательства сыграл Владимир Николаевич Немухин, с которым меня познакомил профессор-кардиолог Д.Г.Иоселиани в 1986 году сразу после смерти Зверева. Немухин подарил мне несколько зверевских акварелей и свой большой лист. Рассказы художника, многие из которых позже вошли в известную книжку «Немухинские монологи», служили для меня важным направляющим моментом в моем собирательстве. У Владимира Николаевича была четкая концепция коллекционирования: необходимо очень строго относиться к подбору произведений, следует собирать только те работы и тех художников, которые действительно имеют ценность и значение. Но как это определить? Тогда уже была сформирована определенная «обойма» художников-нонконформистов, работы которых стоили недешево. Немухин высоко ценил Краснопевцева, Вейсберга, Штейнберга, Плавинского, Яковлева, Кабакова, Свешникова и ряд других.
В 1988 году состоялся знаменитый аукцион «Sotheby’s» в Москве, на котором картины нонконформистов были проданы за «настоящие» деньги, и цены еще возросли. Многие из художников после этого аукциона уехали работать на Запад.
Не имея финансовых возможностей сконцентрироваться на том круге художников, который обозначил В.Немухин, я пошел своим путем, ориентируясь на личные впечатления от живописи. Особенный интерес для меня представляло собирательство работ художников, которые не были еще «раскручены», а также неизвестных или забытых художников 1960–1970-х годов. Еще в начале 1986 года на измайловском «вернисаже» я приобрел небольшой холст Беллы Левиковой, с которой потом сдружился. Будучи едва ли не первым покупателем ее работ, я, не скрою, позже очень гордился, увидев Левикову среди художников, произведения которых были проданы на аукционе «Sotheby’s».
Выставка «Другое искусство» в Государственной Третьяковской галерее, состоявшаяся в 1990 году, высветила целый ряд имен, находившихся в тени, забытых или недостаточно известных. Каталог выставки, составленный Л.Талочкиным и И.Алпатовой, до сих пор является важнейшим путеводителем в области нонконформистского искусства 1950–1970-х годов, бесценным собранием документов и воспоминаний об этом периоде русского искусства. Среди многочисленных «фигурантов» «Другого искусства» мне запомнилась художница Гаяна Каждан, две или три работы которой были экспонированы на выставке.
В начале 1990-х годов я познакомился с поэтом Игорем Сергеевичем Холиным. Облик этого человека сразу говорил о том, что перед вами выдающаяся личность. Высокий, худой, с голым, обтянутым кожей черепом, Холин отличался парадоксальностью суждений, необычностью и оригинальностью взглядов, как на искусство, так и на политику. Впрочем, он мог со знанием дела рассуждать и о вполне бытовых вещах. В свои 75 лет Игорь Сергеевич одевался очень авангардно: кирзовые сапоги, потертые джинсы и многослойная «капуста» — рубашка поверх водолазки, сверху свитер, потом еще какая-то курточка. Сидя в своей крохотной квартирке в Ананьевском переулке, окруженный старинной мебелью, иконами, разнообразными «антиквариями», он постоянно подчеркивал, как высоко ценит достижения современной цивилизации, работал только на компьютере и пророчил в будущем тотальную компьютеризацию. Стены холинской квартиры были увешаны картинами художников-лианозовцев: Л. и Е.Л. Кропивницких, О.А.Потаповой, а также Зверева, Яковлева, Штейнберга. Холин подарил мне большую гуашь П.Беленка. Он был очень болен: травма головы, операция желудка, заболевание щитовидной железы, аритмия. Несмотря на все это, Холин отличался завидным оптимизмом и дожил до 80 лет. «Михал Михалыч, я смерти абсолютно не боюсь», — нередко говорил он мне. Я полюбил поэзию Холина за ее парадоксальную метафоричность и, как мне кажется, тонкую лиричность, глубоко запрятанную под маской иронии и сарказма. Холин познакомил меня с поэтом Генрихом Сапгиром. Встреча состоялась в доме букиниста и книгоиздателя Сергея Ниточкина. Но дальше наши отношения с Сапгиром не продолжились. В последний раз я видел Генриха Сапгира на похоронах Холина. Ему самому оставалось жить всего лишь несколько месяцев.
Благодаря знакомству и общению с людьми, имевшими отношение к художникам-шестидесятникам, моя коллекция постепенно пополнялась. У Холина я приобрел холст Штейнберга и скульптуру Неизвестного, художник Вечтомов подарил мне пару своих работ, собиралась графика Яковлева, Пятницкого, офорты Плавинского и Краснопевцева. В моих поисках, в общении с художниками главным мне всегда казалось не собирание картинок, которые являются лишь «следами эпохи», некими «артефактами». Для меня важнее то, что за ними стоит — судьба художника, которая часто драматична, и если художник смог выразить эту драматичность в своих работах, то они для меня представляют ценность. Иными словами, с моей точки зрения, важны не только чисто пластические качества живописного произведения, но и его концептуальная сторона.
В 1999 году судьба свела меня с замечательным поэтом Татьяной Врубель, которая подарила мне книжку своих стихов. С удивлением я обнаружил в этой книжке целую поэму, посвященную памяти художницы Гаяны Каждан. Татьяна Врубель рассказала трагическую историю жизни Гаяны, особенно подробно говоря о последних годах, когда ее «выселили» из Камергерского переулка в Чертаново. В эти годы Т.Врубель была одной из немногих, кто продолжал поддерживать отношения с художницей. Татьяна Врубель утверждала, что после смерти Гаяны все ее работы были выброшены на помойку.
Я решил во что бы то ни стало найти картины Гаяны Каждан. Поиски начал в Интернете. Единственной ссылкой на имя Гаяны была поэма Генриха Сапгира «Жар-птица».
Чтобы закончить эту историю, скажу, что в поисках работ Гаяны Каждан неоценимую помощь мне оказал художник Борис Жутовский. Благодаря его усилиям, я нашел наследников Гаяны, у которых сохранилось около тридцати произведений. Конечно, Татьяна Врубель во многом была права, значительная часть вещей погибла. Рисунки и гуаши, по-видимому, не сохранились, хотя, насколько мне удалось выяснить, их было очень много. Помимо семьи, я нашел в Москве еще несколько домов, в которых хранятся работы Гаяны, есть ее вещи и за границей. В целом мне известно местонахождение около пятидесяти произведений. Наследие Гаяны Каждан пока еще ждет своего часа. Я думаю, что выставка ее работ рано или поздно состоится.
Поэма Генриха Сапгира «Жар-птица», обнаруженная мною в Интернете, посвящена памяти умерших художников-шестидесятников, с большинством из которых Сапгир был знаком. Написана она в 1995 году в Париже. Эпиграфом к поэме стоят следующие слова:
— Что за напасть такая на русских поэтов?
— А на русских художников?
Из разговора
Таким образом, с самого начала ясно, что основной темой поэмы является трагическая судьба целого поколения художников.
Со свойственной ему парадоксальной метафоричностью, постмодернистски цитируя Державина («…собою из себя сияя…»), в преамбуле поэмы Сапгир изображает некую Жар-птицу, которая, являясь в то же время тучей или облаком («чудовищная грозовая»), кличет и собирает на своих крыльях художников, ушедших в иной мир. Эпитеты, которыми Жар-птица награждает «усопших мастеров», ярко характеризуют героев поэмы Сапгира: «пьяницы», «ругатели», «безбожники», «девок запрягатели», «завсегдатаи кабака». Всех их «до последнего слабака» Жар-птица приглашает отведать «птичьего молока» посмертной славы.
Список Сапгира включает 21 имя. Каждому из художников автор дает краткую образную характеристику, показывая в нескольких строках наиболее яркие моменты его печальной жизни. Порядок, в котором размещены персонажи поэмы, является отражением персонального взгляда Сапгира на их иерархию в искусстве. Но Сапгир учитывает и свои личные симпатии и взаимоотношения с художниками. Первыми идут Краснопевцев и Вейсберг, затем любимый Сапгиром его друг Беленок. Наряду с именами знаменитыми (помимо вышеназванных сюда входят Сидур, Соостер, Зверев, В.Я.Ситников, А.Харитонов, Л. и Е.Л. Кропивницкие) Сапгир упоминает художников гораздо менее известных, порою почти забытых. Отдельный блок посвящен группе трагических персонажей, «духовным лидером» которых был В.Пятницкий. Здесь, наряду с более или менее известными самим Пятницким и Ворошиловым, фигурируют почти забытые Паустовский и Демыкин. В конце поэмы Сапгир называет имена трагически умерших полузабытых Владимира Ковенацкого и Гаяны Каждан, как бы сопоставляя их с мировыми знаменитостями Шагалом и Сарьяном. Но Жар-птице абсолютно неважно, какое место занимает художник в иерархии знаменитостей — всех собирает она на своих крыльях, и это — главный принцип поэмы:
— явись из бездны адской
Ковенацкий!
и ты зван —
и Шагал и Сарьян —
и Гаяна Каждан
Читая поэму Генриха Сапгира, я обнаружил, что в моем собрании присутствует большинство имен художников, им упомянутых. И тогда родилась мысль: визуализировать эту поэму, представить ее в виде инсталляции в музейном пространстве, где фрагменты текста поэмы сопровождались бы картинами упомянутых Сапгиром художников и их портретами. В результате должна получиться пространственная книга-инсталляция. Читатель (он же зритель) может войти в пространство этой книги и перемещаться внутри него. Стены выставочного зала — страницы этой книги.
Путь от возникновения идеи до ее реализации был долгим и непростым. Прежде всего, надо было убедиться, что идея чего-то стоит и есть смысл браться за ее осуществление. И хотя самому мне казалось, что идея неплохая, я нуждался во внешней поддержке. Первой, кому я рассказал о моем проекте, была писательница Людмила Улицкая. Люся горячо одобрила идею, и это сыграло роль пускового механизма.
Идей можно насочинять много, но попробуйте найти подходящий выставочный зал! Конечно, идеально для реализации проекта подходил Литературный музей. Книга-инсталляция должна быть представлена именно в Литературном музее! Надо сказать, что дирекции музея, в лице Елены Дмитриевны Михайловой, мой проект понравился, и она его поддержала, то есть включила выставку в свой план.
Наконец, необходим был конкретный человек, который реализовал бы проект практически, ведь я не являюсь профессиональным «экспозиционером», а кроме того, большую часть жизни провожу в операционной. Таким человеком стала старший научный сотрудник музея замечательная Наталия Реброва. Она прониклась моими идеями и придумала целый ряд оригинальных решений, позволивших превратить мой «набросок» в настоящую выставку.
План экспозиции, разработанный совместно с Наташей Ребровой, включал несколько разделов. Два зала — это «список Сапгира»: работы художников, названных в его поэме. Третий зал — это так называемый дополнительный список. Дело в том, что в конце поэмы Сапгир как бы оставляет нам возможность продолжать список героев:
счет уже на десятки:
застрелил инкассатор
захлебнулся в припадке
утонул…
от инфаркта миокарда
у мольберта…
…слишком ярко!
просто в Вечность заглянул
Действительно, все ведь в конце концов окажутся на крыльях Жар-птицы! Состав художников третьего зала мог бы оказаться огромным, но мы ограничились именами тех, кто был наиболее близок сапгировскому кругу. Сюда вошли работы относительно недавно ушедших от нас Б.Турецкого, В.Яковлева, Б.Свешникова, Ю.Соболева, М.Шпиндлера. В процессе работы над выставкой список пополнился. Умерли Рогинский, Гороховский и, наконец, уже непосредственно перед открытием экспозиции — Алексей Хвостенко, Хвост, с которым Генрих Сапгир был также дружен.
Четвертый зал — зал фотографий художников. Блистательный Игорь Пальмин согласился принять участие в выставке и предложил свои великолепные фотопортреты, причем большинство из них экспонировались впервые. Пальмин удивительно точно подобрал съемку специально для этой выставки. Например, он нашел в своем архиве фотографию трагически погибшего в 1976 году Е.Рухина рядом именно с той работой, о которой говорит в поэме Генрих Сапгир:
и гласили скрижали:
угореть на пожаре
…или
так решили
в «Большом Доме»
…и сотрудники рядами
уходили на заданье
…два холста
сбиты в виде креста
Правда, «сбиты в виде креста» не два, а целых пять холстов, и это хорошо видно на фотографии И.Пальмина.
Наконец, пятый небольшой зал был посвящен самому Генриху Сапгиру. Здесь, наряду с архивными документами, фотографиями, изданиями, мы решили представить его собственные визуально-вербальные эксперименты (сонеты на рубашках, изостихи).
Важнейшей задачей являлся поиск и подбор работ для экспозиции. Как я уже сказал, многие вещи имелись в моей коллекции. В то же время были и лакуны, а некоторые имена, названные в поэме, оказались мне совершенно незнакомыми: Демыкин, Гуров, Ковенацкий. О художниках Александре Рабине, А.Паустовском и Длугом я знал, но не представлял себе, где можно найти их работы. Олег Григорьев был мне известен как поэт, но новостью явилось то, что он работал и как художник. Поиск забытых имен оказался сам по себе достаточно интересен. В целом я могу сказать, что работа над выставкой расширила горизонты моих познаний об этом времени.
Огромную роль в том, что выставка состоялась, сыграли мои друзья — коллекционеры и художники. Я с самого начала хотел, чтобы в проекте участвовали только близкие мне люди. Игорь Санович дал замечательный холст Вейсберга и «Натюрморт с черепом» Краснопевцева. Художник Андрей Красулин нашел для меня гуашь Игоря Куклеса. Мой коллега и друг Зураб Пирцхалаишвили предоставил раннюю абстракцию Льва Кропивницкого. У другого моего коллеги Марка Курцера я взял замечательную беспредметную работу Ольги Потаповой для «дополнительного списка». В его же собрании оказался великолепный большой холст Оскара Рабина, написанный в 1994 году в Париже: «Кладбище №2 им. Леонардо да Винчи». Эта работа является, по сути дела, визуальным аналогом поэмы Генриха Сапгира. На ней изображено кладбище с надгробиями и портретами умерших художников-шестидесятников. «Список Рабина» почти идентичен «списку Сапгира», но есть и некоторые различия. Помимо многих общих персонажей Рабин в своей картине изобразил А.Тяпушкина и Н.Эльскую, не упомянутых Сапгиром, а также коллекционера Г.Д.Костаки. Два пустых надгробия Рабин оставил для себя и В.Кропивницкой. Эта работа на выставке экспонировалась последней, рядом с портретом моего умершего друга Игоря Холина, сделанного художником В.Воробьевым в 1972 году. Произведения этих двух живых художников были показаны в отдельном пространстве, и холст Рабина ставил как бы заключительную точку в книге-инсталляции.
Линогравюры В.Ковенацкого Наташа Реброва обнаружила в коллекции А.Ганкина, работы А.Демыкина для выставки я получил в семье художника (у писателя Георгия Балла), вещи Виталия Длуги нашлись в США, холсты А.Паустовского мне подарили Галина Арбузова и Мария Плавинская.
Большую роль в осуществлении проекта сыграла вдова Г.Сапгира — Л.С.Сапгир-Родовская, предоставившая для выставки работы А.Рабина и А.Хвостенко из коллекции Сапгира, его портрет работы П.Беленка, а также часть архива поэта. Еще пара моих друзей, частных коллекционеров, предоставили свои вещи для выставки.
Вплоть до самого последнего момента я опасался, что все провалится, и мне не удастся воплотить свою идею в достойном виде. Необходимо было создать пространство инсталлированной книги, построить в каком-то смысле «тотальную инсталляцию» (если использовать термин И.Кабакова) в отведенных для выставки залах Литературного музея в Трубниковском переулке, 17, правильно разместить на стенах фрагменты поэмы, относящиеся к соответствующим работам. Сложность создания экспозиции заключалась в том, что мы были обязаны точно соблюдать последовательность героев поэмы, в соответствии с текстом Сапгира. Надо сказать, что все сотрудники Литмузея, работавшие над выставкой, вложили много сил в создание окончательной экспозиции. Здесь я должен назвать Александра Гусева, Ксению Осорио, Лорину Николаеву, Веру Борисову, Анатолия Мизакова.
Огромный вклад в реализацию проекта внесли также издатель Игорь Пронин и дизайнер Елена Мокеева, сумевшие, как обычно, в кратчайший срок напечатать к открытию выставки ее каталог, а также давшие для экспозиции холст В.Пятницкого.
Для чего вообще делаются выставки? На этот, на первый взгляд, простой вопрос в действительности не так легко ответить. Можно, конечно, говорить об информационном и просветительском аспекте выставочной деятельности, можно рассматривать выставку как коммерческий проект, направленный на популяризацию художника (или художников) со всеми вытекающими последствиями, в том числе и экономического характера. Есть в выставочной деятельности и момент удовлетворения собственных амбиций и самолюбия, и элемент своеобразного эксгибиционизма. Принципиальную антиэкспозиционную стратегию демонстрировали некоторые художники-шестидесятники. Яркий пример — Михаил Шварцман, творивший в тиши своей мастерской и почти никому своих работ не показывавший. «Выставка — это трагедия» — вот одна из его сентенций.
До 2002 года я не выставлял работы из своего собрания. Как-то раз меня попросили дать картину Давида Бурлюка для выставки, но я отказался. Позже Игорь Санович заметил мне по этому поводу: «Ты должен был дать работу на выставку, это — единственное, что ты можешь сделать для художника». Фраза произвела на меня большое впечатление. Действительно, какой смысл в моем собирательстве, — накопление картинок, которые почти никто не видит?
В действительности я никогда не считал себя коллекционером в строгом значении этого слова. Мне не свойственны характерные атрибуты обычного коллекционирования: перепродажи работ, обмены. Я очень тяжело расстаюсь с работами. Свое собирательство я считал скорее исследованием, причем экспериментальным исследованием. Когда платишь деньги за картину, пусть даже совсем небольшие деньги, — это всегда эксперимент, и это заставляет быть ответственным в выборе. Исследовательской составляющей коллекционирования, возможно, объясняется тот факт, что страстными собирателями нередко были известные ученые, в том числе врачи. Здесь можно было бы вспомнить академиков медицины А.Л.Мясникова, Н.Н.Блохина, В.И.Бураковского.
Любое собирательство как таковое по сути дела бессмысленно. Ведь коллекцию не унесешь с собой в могилу или в иной мир. Cудьба известных коллекций нередко трагична: умирает коллекционер, и коллекция уходит с молотка или разрывается на части наследниками, в лучшем случае попадает в государственный музей. Примеров много, один из них — коллекция того же Я.Е.Рубинштейна, сохранившаяся после смерти собирателя лишь частично, благодаря усилиям Татьяны Викентьевны Рубинштейн. Выставки придают коллекционированию новый смысл.
В 2002 году я выставил своего Бурлюка в Государственном литературном музее. А в 2003 году в том же музее прошла выставка рукотворной книги Виктора Гоппе «Гоппе в собрании Алшибая» — дважды монографическая выставка (один художник и один коллекционер). В том же году Пьер Броше и Михаил Боде предложили мне показать небольшой фрагмент собрания в рамках специального некоммерческого проекта «Современное искусство в частных коллекциях» на художественной ярмарке «АРТ МОСКВА» в Центральном Доме художника. Так постепенно я втягивался в выставочную деятельность.
В 2004 году в Государственном институте искусствознания я вместе с молодым искусствоведом К.Александровой организовал выставку художницы Татьяны Киселевой под патронатом Игоря Евгеньевича Светлова. Татьяна Киселева умерла в 1990 году в возрасте пятидесяти лет. Веселая и общительная и в то же время одинокая, Таня была душой замечательных компаний, собиравшихся в ее доме. В круг друзей Тани Киселевой входили Владимир Немухин и Слава Калинин, Игорь Холин и Генрих Сапгир, Михаил Шварцман и Вагрич Бахчанян, Е.Л.Кропивницкий, Саша Куркин и Саша Камышов. Художник Кирилл Прозоровский, один из героев сапгировского проекта, был какое-то время ее мужем.
Таня Киселева стала моим случайным открытием на пути поиска работ Гаяны Каждан. Зана Николаевна Плавинская как-то сказала мне: «Ну что вы, Миша, все ищете Гаяну, займитесь-ка лучше Таней Киселевой!» Имя этой художницы мне было знакомо по каталогу «Другое искусство». От Саши Куркина я узнал адрес Таниной мамы, которой в то время было уже под девяносто. Картины Тани стояли в пыльном углу за шкафом и были явно обречены на смерть. Я купил эти работы, и они висели на стенах моей квартиры, дожидаясь своего часа. В какой-то момент мне позвонила Ксения Александрова и сказала, что в детстве она была знакома с Таней Киселевой и владеет двумя ее картинами и скульптурой. Так возник проект выставки.
На открытии Таниной выставки собралось много ее друзей. Были сказаны замечательные слова о художнице. У меня осталось чувство большого удовлетворения, особенно от того, какой радостью эта выставка оказалась для Екатерины Вячеславовны Киселевой, матери художницы. Выставка закончилась, но остался небольшой каталог, благодаря чему имя Тани Киселевой зафиксировано в истории. Борис Жутовский, сделавший передачу о выставке Тани на телеканале «Культура», весьма точно назвал мои попытки извлечения художников из небытия «эксгумациями». Страшноватое слово, лучше было бы назвать это «реанимацией», но поскольку художник физически мертв, термин Жутовского приобретает смысл.
Весьма важной фигурой на моем пути коллекционера был Леонид Прохорович Талочкин. Еще в самом начале этого пути, во время первых погружений в вернисажную тусовочную стихию, необычная фигура приковывала мое внимание. Крупный, в джинсовом костюме, с необыденными чертами лица, с седой буйной шевелюрой и бородой, непрерывно говорящий, брызжущий знаниями, подробностями, любовью к художественной эпохе, следы которой он кропотливо собирал на протяжении десятилетий, Леня Талочкин несомненно был одной из наиболее ярких фигур московской художественной жизни. Постоянно пересекавшиеся маршруты наших путешествий вскоре привели к столкновению, и выяснилось, что мы — соседи. Всего-навсего десять минут неспешного пешего хода разделяли нас. Нередко после очередного вернисажа я подвозил слегка эйфоричного от нескольких стаканов вина Леню к подъезду его дома. Он никогда сразу не выходил из машины. Разговор, начавшийся в пути, никак не мог подойти к своему концу. Истории цеплялись одна за другую, всплывали многочисленные детали. «Послушай, — наконец говорил он, — ну заходи ко мне. Скоро ничего не останется! (Талочкин тогда постепенно передавал свою коллекцию в Российский государственный гуманитарный университет. — М.А.) Или позови на чашку чая, хочу посмотреть твою коллекцию!». «Да, да, — отвечал я, — завтра и послезавтра — тяжелые операции, в среду — Ученый совет. Леонид Прохорович, к концу недели созвонимся». Нам так и не удалось встретиться по-домашнему. В апреле 2002 года у Талочкина внезапно развился инсульт, и в ночь с 1-го на 2 мая он умер в 20-й городской больнице.
Вдова коллекционера Татьяна Вендельштейн предложила мне сделать выставку моей коллекции ко второй годовщине смерти Л.П.Талочкина в музее «Другое искусство» РГГУ, там, где хранится собрание знаменитого коллекционера. Куратор выставки — хранитель музея Юлия Лебедева — очень точно отобрала работы: наши с Л.П.Талочкиным коллекционерские интересы во многом были сходными, в чем-то расходились, и все это было показано на выставке.
В числе моих «открытий» художников я с гордостью могу назвать ныне здравствующую Наташу Пархоменко. Ее творчество — еще один пример антиэкспозиционной стратегии. С конца 1960-х годов Н.А.Пархоменко создавала удивительные, совершенно необычные произведения, в основе которых лежит буддистская философия, и никому не показывала свои работы. Я познакомился с Наталией Алексеевной в 1999 году, ее картины и объекты поразили меня высочайшим качеством и непохожестью на все, что делалось в это время. В 2001 году я издал монографию о ней, а в 2003-м предоставил ее холст на выставку «Московская абстракция» в Третьяковской галерее. В конце 2004 года в московском Музее современного искусства прошла первая персональная выставка Н.А.Пархоменко, на которой были показаны и работы из моего собрания.
Устраивая выставки, я выполняю свой долг перед художниками. Что особенно важно, перед памятью умерших художников. Впереди еще ряд проектов: это и персональная выставка Гаяны Каждан, и выставка работ совершенно забытого художника Петра Васюкова, умершего в конце 60-х, «кинешемского Зверева», по моему определению, работы которого мне каким-то чудом удалось разыскать. А еще хотелось бы когда-нибудь вернуться к «Жар-птице». Думаю, что этот проект можно вновь представить уже в другом, значительно большем пространстве, расширить экспозицию работ художников сапгировского списка, значительно увеличить «дополнительный список», в который не попали многие достойные художники, включить Шагала и Сарьяна…
Выставка «Жар-птица» по поэме Генриха Сапгира — это некрополь, кладбище, и она требует особого отношения. Мне хотелось не просто показать картины. Я стремился хотя бы в какой-то степени воссоздать атмосферу той печальной эпохи, показать «бедное искусство» этого круга. Именно поэтому в данной экспозиции я сознательно отказался от демонстрации некоторых больших и «красивых» холстов и предпочел показать небольшие графические работы отдельных художников. Важно было выстроить общую линию, чтобы вещи были нанизаны, как бусы или четки, на нить повествования сапгировской поэмы. Мне кажется, что в известной мере это удалось осуществить. Некоторые уцелевшие представители той эпохи, пришедшие на выставку, говорили мне, что они почувствовали в экспозиции «дыхание времени». Чрезвычайно важно (и поэма Сапгира как раз говорит об этом), что рядом с произведениями известных художников были показаны работы тех, кто почти забыт. Я думаю, что колода шестидесятников будет тасоваться еще долго, и сегодня трудно определить место и значение каждого из персонажей в художественном контексте эпохи. Для меня было важно собрать их на крыльях Жар-птицы:
(души — огненные перья
собираю вас теперь я)
Художники сапгировского круга — очень разные. Индивидуальность творческого почерка выражена достаточно ярко. И все же при всех стилистических и мировоззренческих различиях есть нечто общее, что роднит их искусство, — это ощущение трагедии жизни, которая мимолетна, и выпало прожить ее вот так, бессмысленно, в угаре алкогольных паров, наркотических молекул и бреда. Обесцвеченные мертвые натюрморты Краснопевцева, растворяющиеся в пространстве геометрические фигуры Вейсберга, реплики выцветших фотографий Эдика Гороховского, трагически безжизненные автопортреты Гаяны Каждан, крохотные человеческие фигурки, уносимые чудовищным апокалиптическим вихрем в работах Беленка, босхоподобные галлюцинации Пурыгина, сюрреалистически деформированные персонажи Пятницкого, А.Паустовского, Демыкина, Ковенацкого — все это о трагедии жизни и о смерти.
Кто-то, возможно, обвинит автора проекта в «некрофилии». Заботу о сохранении наследия прошлого очень легко назвать этим термином. Но напомню старую истину: там, где о смерти забывают, она царит, там же, где о ней помнят, торжествует жизнь. Мне кажется, что настоящее искусство всегда напоминает о неизбежной смерти, или о жизни, что, в сущности, одно и то же:
все ярче Жар-птица —
и тысячелица!
и тысячеуста —
живые Уста!
ладони —
долони
от лона
и дола —
до неба
и Бога
и в яви
и в трансе
и в камне
и в бронзе
и масло
и Числа
и ныне
и присно
Эти 11 пользователя(ей) сказали Спасибо Allena за это полезное сообщение:
Как интересно, с большим удовольствием прочитала, где-то неделю назад, историю выставки "Жар-птица". А на днях нашла в мастерской Бориса Кочейшвили такую вот работу. Портрет Г.Сапгира между прочим. Борис Петрович нарисовал эту картину примерно пару месяцев назад, но про выставку Алшибая, говорит, слыхом не слыхивал. Прямо мистика какая-то...
Эти 7 пользователя(ей) сказали Спасибо Тамара за это полезное сообщение:
25.01.2010, 13:50
М.Алшибая о выставке "Жар-птица"
Линейный вид
Похожие темы
